Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

и т. д. Из 97 меньшевиков–33 великоросса, затем 22 еврея (из которых большинство были, конечно, жители окраин), 28 грузин, 6 украинцев и так далее»[3317]. Формы политической организации определяются условиями человеческого существования, чем более жесткими являются эти условия, тем более мобилизационными и бескомпромиссными они становятся[3318].

Условия существования формируют особенности культуры — менталитета народа, не случайно Н. Бердяев отмечал, что «русский коммунизм», «есть трансформация и деформация старой русской мессианской идеи. Коммунизм в Западной Европе был бы совершенно другим явлением»[3319]. Но именно «русский мессианизм», отмечали передовые люди русского общества еще в начале XIX в., должен открыть миру дорогу в Новое будущее:

П. Вяземский еще в 1827 г. в стихотворении «Русский бог» вопрошал:

Не нам ли суждено изжить

Последние судьбы Европы,

Чтобы собой предотвратить

Ее погибельные тропы.

«Россия призвана к необъятному умственному делу, — приходил к выводу в 1835 г. П. Чаадаев, — ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе… она (Россия), на мой взгляд, получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки… Придет время, когда мы станем умственным сосредоточием Европы, как мы уже сейчас (после побед 1812–1815 гг.) являемся ее политическим сосредоточием и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу»[3320].

«Я полагаю, — продолжал Чаадаев в 1837 г., — что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия… Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество. Я часто повторял и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые заданы великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества»[3321].

Французский путешественник А. де Кюстин в 1839 г. после поездки по России писал: «никто более меня не был потрясен величием их нации и ее политической значительностью. Мысли о высоком предназначении этого народа, последним явившегося на старом театре мира, не оставляли меня…»[3322]. Один из ведущих деятелей позднего Просвещения И. Гердер еще в конце XVIII в. именно с русской цивилизацией связывал будущее европейской — с неповторимостью русской души[3323].

Почти одновременно с публикацией «Капитала» Карла Маркса, в 1861 г. вышли «Очерки политической экономии (По Миллю)» Н. Чернышевского. Ознакомившись с ними, Маркс не склонный расточать похвалы, в предисловии ко второму изданию I тома «Капитала», отозвался о Чернышевском, как о «великом русском ученом и критике, мастерски осветившем банкротство буржуазной экономии». Но Чернышевский не только критиковал современные ему буржуазные теории, он изложил все научные и идеологические концепции социальной теории, которые составляли основу всей марксистской идеологии.

Чернышевский был не одинок, еще до него А. Пушкин критиковал буржуазную экономию и способ производства «иголок Смита». Герцен еще до Маркса с материалистической точки зрения сформулировал основные принципы историзма в политэкономии. П. Чаадаев за несколько десятилетий до Маркса на своем языке, сформулировал основной идеологический постулат марксистской доктрины — построение коммунистического общества, как царства Божьего на земле: «Истина едина: царство Божье, небо на земле, все евангельские обетования — все это не иное что, как прозрение и осуществление соединения всех мыслей человечества в единой мысли; и эта единая мысль есть мысль самого бога, иначе говоря — осуществленный нравственный закон»[3324].

Кн. В. Одоевский в те же годы, середины XIX в., писал: «Россию ожидает или великая судьба или великое падение! С твоей победой соединена победа всех возвышенных чувств человека, с твоим падением — падение всей Европы… обрусевшая Европа должна снова, как новая стихия, оживить старую, одряхлевшую Европу…»[3325]. Н. Данилевский в 1869 г. публикует концептуальное сочинение «Россия и Европа», в котором приходил к выводу, что именно «на Русской земле пробивается новый ключ справедливо обеспечивающего народные массы общественно-экономического устройства»[3326].

«Всем ясно теперь, что с разрешением Восточного вопроса вдвинется в человечество новый элемент, новая стихия, которая лежала до сих пор пассивно и косно, и которая… не может не повлиять на мировые судьбы чрезвычайно сильно и решительно…, настоящее социальное слово несет в себе никто иной, как народ наш…, в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого…», — писал в 1877 г. Ф. Достоевский[3327]. «Назначение русского человека, — продолжал Достоевский, — есть бесспорно всеевропейское и всемирное… Мы будем первыми, кто возвестит миру, что мы хотим процветания своего не через подавление личности и чужих национальностей, а стремимся к нему через самое свободное и самое братское все-единение… Только Россия живет не ради себя, а ради идеи…, наша судьба это и судьба мира»[3328].

«Русскому обществу, — писал в 1893 г. видный экономист народник Н. Даниельсон, — предстоит решение великой задачи крайне трудной, но не невозможной — развить производственные силы населения в такой форме, чтобы ими могло воспользоваться не незначительное меньшинство, а весь народ»[3329]. П. Кропоткин в 1902 г. в своей книге «Взаимопомощь как фактор эволюции» доказывал, что Дарвин не определил самого приспособленного человека, как самого сильного или самого умного, но Дарвин признавал, что самый приспособленный человек мог быть тем, кто умел сотрудничать с другими людьми. Во многих обществах животных «борьба заменена сотрудничеством».

«В самых причудливых и разнообразных формах русская душа выражает свою заветную идею о мировом избавлении от зла и горя, о нарождении новой жизни для всего человечества. Идеей этой, поистине мессианской идеей, одинаково одержим Бакунин и Н. Федоров, русский социалист и Достоевский, русский сектант и Вл. Соловьев… это русское мессианское сознание…»[3330], «и мы, — писал Н. Бердяев, — имеем все основания полагать мировую миссию России в ее духовной жизни, в ее духовном, а не материальном универсализме, в ее пророческих предчувствиях новой жизни, которыми полна великая русская литература, русская мысль и народная религиозная жизнь»[3331].

Время России сделать свой вклад в мировую цивилизацию настало с началом Первой мировой. «Мировая война, — указывал на этот факт Н. Бердяев, — жизненно подводит нас к проблеме русского мессианизма. Мессианское сознание не есть националистическое сознание; оно глубоко противоположно национализму; это — универсальное сознание… Христианское мессианское сознание может быть лишь сознанием того, что в наступающую мировую эпоху Россия призвана сказать свое новое слово миру, как сказал его уже мир латинский и мир германский… Все великие народы проходят через мессианское