Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

приходится жить словно бы вновь в эпоху политеизма: нет стройного порядка, в котором истина, добро и красота означают одно и то же, теперь это враждующие боги, каждый из которых требует полной самоотдачи»[3283]. Именно исходя из этих особенностей эпохи О. Шпенглер в 1918 г. писал о близком закате Европы[3284]. «Почему Европа все еще находится в таком состоянии экономического беспорядка? Потому что путаница в моральных идеях сохраняется»[3285], — приходил к выводу в 1922 г. премьер-министр Италии Ф. Нитти, — «проблема Европы — это прежде всего моральная проблема»[3286], «нравственные идеи имеют для народов еще большую ценность, чем богатство»[3287].

«Есть какой-то надлом в самой сердцевине великой европейской культуры, — приходил к выводу в 1920-е годы известный философ и политический деятель Н. Устрялов, — Корень болезни — там, в ее душе… Всякая власть перестает быть авторитетной… «Кумиры» погружаются в «сумерки». Но вместе с кумирами погружается в сумерки и вся система культуры, с ним связанная… На каком принципе строить власть? — вот проклятый вопрос современности»[3288]. — На праве? На силе? Но право — лишь форма, а сила лишь средство…

Для того чтобы она могла выжить, «демократия, — приходил к выводу Н. Бердяев, — должна быть одухотворена, связана с духовными ценностями и целями»[3289]. «Нужна идея! — восклицал Н. Устрялов, — Но ее трагически недостает нынешним европейцам. Наиболее чуткие из них сами констатируют это. «Вот несколько десятилетий — пишет проф. Г. Зиммель, — как живем мы без всякой общей идеи, — пожалуй вообще без идеи: есть много специальных идей, но нет идеи культуры, которая могла бы объединить всех людей, охватить все стороны жизни»»… Кризис Европы расширился до краха всей нашей планеты, до биологического вырождения человеческой породы, или, по меньшей мере, до заката белой расы… только какой-то новый грандиозный духовный импульс, какой-то новый религиозный прилив — принесет возрождение»[3290].

* * * * *

Необходимость Нового Ренессанса диктовалась тем, что духовная опора протестантизма, освящавшая развитие Капитализма с момента его появления на свет, к середине XIX в. успела полностью умереть. На этот факт в 1852 г. указывал в своем письме к римскому кардиналу Фермари, Д. Кортес: «Гордыня человека нашего времени внушила ему две вещи, в которые он уверовал в то, что он без изъянов, и в то, что не нуждается в Боге, что он силен и прекрасен»[3291]. «Бог умер», констатировал в конце XIX в. Ф. Ницше, и предупреждал: «Нигилизм стоит за дверями, этот самый жуткий из всех гостей»[3292].

«Никакое государство не может жить без высших духовных идеалов, — подтверждал в начале ХХ в. С. Витте, — Идеалы эти могут держать массы лишь тогда, когда они просты, высоки, если они способны охватить души людей, одним словом, если они божественны. Без живой церкви религия обращается в философию, а не входит в жизнь и ее не регулирует. Без религии же масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери эти обладают большими умами, нежели четвероногие…»[3293].

«Чем тщательнее изучаешь характер различных наций, тем тверже убеждаешься в том, что участь их зависит от исповедуемых ими религий; религия — залог долговечности общества, — пояснял в 1839 г. А. де Кюстин, — ибо, лишь веруя в сверхъестественное, люди могут проститься с так называемым естественным состоянием — состоянием, рождающим только насилие и несправедливость…»[3294].

«Когда человеческое общество не скреплено связью с Богом, оно, — подтверждал немецкий философ В. Шубарт, — постепенно разлагается до естественно-первобытного состояния, какое виделось Гоббсу, — и начинается война всех против всех, бессмысленная бойня ради низменных целей. Человечество или живет надчеловеческими ценностями, или — прекращает существование. В конце пути, на который ступили позитивисты, стоит не человек разумный, а бестия, и вместо желанного господства человека над природой устанавливается господство хищного зверя над человеком»[3295].

«Вся наша активность есть лишь проявление силы, заставляющей нас встать в порядок общий, в порядок зависимости, — приходил к выводу в 1831 г. П. Чаадаев, — Соглашаемся ли мы с этой силой, или противимся ей, — все равно, мы вечно под ее властью. Поэтому нам остается только стараться дать себе верный отчет в ее действии на нас…, эта сила, без нашего ведома действующая на нас, никогда не ошибается, она то и ведет вселенную к ее предназначению»[3296]. Внешним выражением этой силы, приходил к выводу Чаадаев, является нравственный закон: «Не зная истинного двигателя, бессознательным орудием которого он служит, человек создает свой собственный закон, и это закон…, он называет нравственный закон…»[3297]. Для своего выживания человечество, которое уже переросло средневековую церковь, неизбежно должно выдвинуть в скором времени, приходил к выводу П. Чаадаев, новое учение, которое свяжет воедино физические и нравственные силы общества[3298].

Идея Нового Возрождения уже витала в воздухе и выражалась, по словам Ф. Достоевского, в социализме[3299] — попытке «устроиться на земле без Бога»[3300]. «Отсечь душу, — пояснял Дж. Оруэлл, — было совершенно необходимо. Было необходимо, чтобы человек отказался от религии в той форме, которая ее прежде отличала. Уже к девятнадцатому веку религия, по сути, стала ложью, помогавшей богатым оставаться богатыми, а бедных держать бедными. Пусть бедные довольствуются своей бедностью, ибо им воздастся за гробом, где ждет их райская жизнь, изображавшаяся так, что выходил наполовину ботанический сад Кью-гарденз, наполовину ювелирная лавка. Все мы дети Божий, только я получаю десять тысяч в год, а ты два фунта в неделю. Такой вот или сходной ложью насквозь пронизывалась жизнь в капиталистическом обществе, и ложь эту подобало выкорчевать без остатка»[3301].

Новая идея должна была стать не просто слепой верой, а осознанной нравственной целью, призванной на деле изменить существовавшую социальную картину мира. Иначе утверждал А. Герцен, у Европы нет будущего: «Мир оппозиции, мир парламентских драк, либеральных форм, — падающий мир. Есть различие — например, в Швейцарии гласность не имеет предела, в Англии есть ограждающие формы — но если мы поднимемся несколько выше, то разница между Парижем, Лондоном и Петербургом исчезнет, а останется один факт: раздавленное большинство толпою образованной, но несвободной, именно потому, что она связана с известной формой социального быта»[3302].

Только социализм, приходил к выводу Герцен, — единственное средство исцелить умирающую цивилизацию. «Социализм, — пояснял Герцен, — отрицает все то, что политическая республика сохранила от старого общества. Социализм — религия человека, религия земная, безнебесная… Христианство преобразовало раба в сына человеческого; революция (французская) преобразовала отпущенника в гражданина; социализм хочет сделать из него человека»