Балаустион - Сергей Конарев

С другой стороны, для Эврипонтида отказаться принять Иамида значит пойти в тюрьму. В узилище Агиадов, о котором ходит почти столько же мрачных слухов, как и о подвалах эфора Гиперида. Кто знает, что может произойти с Пирром в темнице? В любом случае, люди Леотихида позаботятся, чтобы их пленнику пришлось с нетерпением дожидаться дня суда. А Эврипонтид слишком горд, чтобы произнести хоть слово жалобы. Да и услышит ли его кто-нибудь?

Нет, пусть уж лучше в особняке тетки Ариты шпионом и палачом сидит громила Иамид!

Галиарт настороженно посмотрел на царевича, со страхом ожидая, что тот вспылит и из гордости предпочтет тюрьму. Однако, хвала богам, Гермогену, с неохотой пропущенному номаргами, удалось убедить Пирра смириться и унять гнев.

— Я согласен, — после невыносимо долгой паузы бросил, наконец, царевич. — Пусть гиппагрет будет гостем моего дома. Мне, как наследнику Эврипонтидов, положена стража из номаргов. Я намереваюсь забрать у Эвдамида половину отряда Трехсот, так почему бы не начать с Иамида?

Дерзкие слова царевича вызвали в толпе недовольный гул. Послышались проклятия и угрозы. Много меньше было голосов подбадривающих и восхищенных.

— Пусть будет так, — геронт слегка кивнул подбородком. Иамид сделал знак окружавшим Пирра номаргам, и они расступились.

— Господин геронт?

Клеомброт, уже собравшийся отойти, повернулся.

— Я хочу, чтобы с меня сняли цепи, — громко произнес Пирр. — Трусливые критяне одели их на меня, но Спарта — город мужей. И я буду править этим городом, так что негоже народу смотреть на позор того, кто будет их царем.

— Тебя ждет суд, юноша, — строго сказал геронт. — Не тебе, обвиняемому в страшном злодеянии, просить о поблажках.

— Но пока обвинение не доказано, я невиновен, не так ли? И зачем эти цепи? Или государь Эвдамид полагает, что лохага номаргов недостаточно, чтобы удержать меня от побега?

— Погляди на этот меч, негодяй, — прохрипел гиппагрет, демонстрируя Пирру громадную тяжелую махайру. — Только подумай о бегстве, и я разрублю тебя, как кролика.

— Разруби сначала вот это, — оскалился царевич, поднимая сжатые в кулаки руки с натянутой между ними дрожащей цепью.

Хищно прянув вперед, Иамид взмахнул махайрой. Тяжелый клинок блеснул, словно луч солнца, и два конца разрезанной цепи разлетелись в противоположные стороны, закачались, нервно звякая, на разведенных руках Эврипонтида. Галиарт сделал над собой усилие, чтобы удержать на месте грозящую отвалиться нижнюю челюсть. Теперь он не желал нападать на Иамида даже во сне. Великие боги! — перерубить железную цепь мечом!

Пирр, если и был поражен, умело скрыл это.

— Теперь я тебе верю — насчет кролика, — буркнул он. — Но мне, право, больше сгодится кузнец, чем мясник.

Тут из толпы вырвался Лих, за ним на деревянной ноге ковылял Аркесил, но обоих обогнал проворный, как рысь, Орест — уменьшенная копия старшего брата. Пирр по очереди заключил их в объятия, лязгнув по плечам обрывками цепи. Увидев, что Эврипонтид шарит глазами, как будто ожидал увидеть еще кого-то, Лих буркнул:

— Дома он, командир, твой Львенок. Едва уговорили его остаться в Спарте — совсем страх потерял, как будто его не номарги ищут, а девки трактирные.

Пирр молча кивнул, а Галиарт подумал — каким образом Леонтиску удастся скрываться от номаргов в доме у Эврипонтидов, если там поселится один из Трехсот?

Вскоре появился кузнец и спустя четверть часа оковы были сбиты, а Пирр растирал натертые браслетами запястья. Геронт и гиппагрет Эврилеонт удалились, но спартанцы расходиться не спешили, глазея на царевича и обмениваясь мнениями. Номарги, прибывшие с Крита, тоже никуда не собирались. По команде Иамида они четырехугольником окружили царевича, его «спутников», секретаря Гермогена и протиснувшегося к ним стратега Никомаха.

— Пора отправляться в Спарту, — произнес гиппагрет, обращаясь скорее к Никомаху, чем к Пирру. — Триста проводят нас до самого дома.

— Боятся, что мы собираемся отбить командира, идиоты! — зло прошипел Лих. Он глядел на прибывших с Крита «спутников» так, будто это они были виноваты в том, что произошло на острове.

— Скорее, номарги приставлены, чтобы охранять царевича, — мрачно бросил стратег Никомах. — В городе неспокойно, люди взбудоражены мерзостями, распространяемыми Агиадами. Нам, знающим тебя, понятно, что все это грязная ложь, но многие… не знают, во что верить. Что случилось на самом деле, ты расскажешь дома, наследник. Там уже ожидают полемарх Брахилл, Мелеагр и другие друзья.

Пирр ответил мрачным кивком.

— Верный Никомах, скажи мне… как прошли похороны отца? — вдруг спросил он. — Были ли проведены все положенные церемонии, отданы надлежащие почести? Да простят меня боги — я не был на похоронах!

Тут Галиарту пришлось приотстать — отряд, окружавший царевича, вышел на дорогу, и ему пришлось растянуться в колонну. Справа от Пирра шествовал Никомах, позиция слева была прочно захвачена Лихом. Сзади, насколько возможно близко, пристроились Феникс и Ион. Галиарту и Тисамену пришлось довольствоваться местом за спинами товарищей.

— Мы прочли в письме, что Энет погиб… — начал разговор Галиарт, глянув на своего бывшего декадарха.

— Мир душе его, — посмурнел Тисамен. — Горгил, собака, перерезал ему глотку и утопил в нечистотах. Мы собрались, растормошили Священную Мору и ворвались в Персику, чтобы схватить убийцу, но Леотихид со своими головорезами добрался до него раньше.

— В письме было написано, что Рыжий сам убил Горгила, — вспомнил Галиарт.

— Похоже, так и было. Я одним из первых вбежал в коридор, где они бились. У Рыжего был такой вид, будто он только что поздоровался со смертью. С его меча стекала кровь, а Горгил еще дергался в конвульсиях.

— И все-таки одолел Леотихид. Самого Горгила! Какая жалость, что не наоборот!

— Согласен. Теперь Рыжий собирает славу. В городе на каждом углу звонят о его подвиге, а голову Горгила выставили на торговой площади.

— Неужели спартанцы отвернулись от Эврипонтидов? Стратег Никомах сказал, что номарги должны охранять Пирра от горожан.

Тисамен поморщился.

— Агиады травят спартанцев подлыми россказнями, что Пирр убил отца ради того, чтобы получить трон. На похоронах Павсания Эвдамид сказал, что позаботится о том, чтобы злодейски умерщвленный царь не остался неотмщенным. Делал вид, что глубоко сожалеет, такую речь толкнул… «Погиб великий спартанский царь», «человек великой души», «последний из героев»… Можно было подумать, что хоронят его родного отца. Хотя все знают, как он ненавидел старого Эврипонтида и как боролся против его возвращения.

Галиарт удивленно прицокнул языком.

— Я раньше не замечал за Хромоногим такого лицемерия. Он хоть и был мерзавцем, но… почти честным.

— Власть портит людей, — глубокомысленно изрек Тисамен. — А Эвдамид — это уже не тот ирен, что бил нас по зубам, а царь. Царь Спарты.

Страхи Галиарта подтвердились: город встретил их молчаливой враждебностью. Завидев царевича и его конвой, спартанцы останавливались и провожали его взглядами, исполненными презрения и ненависти. Иногда звучали проклятия и издевательства, но хуже всего было именно молчание — зловещее, иссушающее и липкое. Дорога к улице Медников превратилась для Пирра — и страшно переживавшего за царевича его окружения — в настоящую пытку. Последней каплей явилось зрелище почти пустого двора особняка тетки Ариты. Двенадцать дней назад, когда они уезжали, двор был заполнен толпой молодцеватых вооруженных граждан, сейчас же у ворот стояли лишь несколько товарищей по агеле.

Пирр, однако, держался стойко. Ровно и дружелюбно попрощавшись с конвоирами-номаргами, он поприветствовал друзей и прошел в дом. Остальные, в том числе и Иамид, пошли за ним.

Когда смешанный отряд из эврипонтидов, воинов Священной Моры и номаргов ворвался в один из потайных коридоров Персики, где разыгралась последняя битва мастера-убийцы, Леонтиск едва ли представлял, что ему придется сделать, чтобы не дать Горгилу раскрыть рта. Но ничего не потребовалось — злодей был бесповоротно, непостижимо мертв. Афинянин стыдился мысли, что испытает облегчение и радость, боялся, что придется скрывать их перед хмурыми и злыми друзьями. Зря беспокоился — смерть проклятого врага не принесла ничего, кроме тоски и пустоты. Неудовлетворенная жажда мести царапала душу горячими когтями, и шанса когда-нибудь избыть эту боль больше не было.

Странные чувства — ведь зловещая тень предательства, затмившая свет жизни молодого афинянина и висевшая над головой дамокловым мечом разоблачения, вдруг рассеялась, и Леонтиск снова мог быть прежним, самим собой. Вернее, мог бы, если б знал, как, вот в чем была проблема. Проклятая тайна умерла вместе с Горгилом — но разве от этого сам Леонтиск перестал чувствовать себя предателем? Как ему жить с самим собой, как избавиться от чувства вины? На эти вопросы еще предстояло ответить.