Троцкий - Дмитрий Антонович Волкогонов

регулярно докладывало тому же Ежову «о проделанной работе»{1309}. Даже М. Горький, поговорив со Сталиным по личной просьбе В. Фигнер, проинформировал об этом Ежова!{1310} На всякий случай…

Троцкий, разбирая бумаги и предаваясь воспоминаниям, как бы готовился к близкой кончине. Но даже зная, сколь далеко зашел «бюрократический абсолютизм» в СССР, не мог и предположить чудовищной степени всевластия политической полиции его страны, которая жила в условиях «полной победы социализма». В последние год-два своей жизни Троцкий чувствовал, что он «на излете», понимал, что если не агенты Сталина уберут его, то все равно долго ему не жить: длительная борьба с кремлевским диктатором износила его сильный организм до крайности. Росмеры вспоминали, что когда архив был разобран, Троцкий сказал:

– Приготовления позади. Я готов к самому худшему…

Изгнанник понимал, что Мексика – его последнее прибежище. Продолжая изобличать Сталина и его режим, рассылать циркуляры своим сторонникам во все концы, Троцкий все больше предавался воспоминаниям. Этому способствовало и то обстоятельство, что готовя новые материалы для «Бюллетеня», газет и журналов, он все больше страдал от недостатка информации об СССР. Поэтому во многих его статьях, посвященных актуальным темам современности, сплошь и рядом можно встретить аргументы, вынутые из теперь уже далекого прошлого. Чем больше Троцкий вглядывался в марево грядущего, тем чаще видел контуры давно ушедшего: беседы с Лениным, восторженные толпы на митингах, конную лаву всадников в буденовках, свой поезд, мрачный борт «Ильича», отплывающего на чужбину. Навсегда.

Если перелистать все написанное Троцким на Принкипо, во Франции, в Норвегии, Мексике, то внезапно открывается одна поразительная особенность: у Троцкого почти нет ностальгических строк о родине, земле своих предков, земле, где нашли успокоение родители, Нина, Сергей, другие родственники. Что это? Черствость? Может быть, прав Зив, когда утверждает, что «Троцкий нравственно слеп»?{1311}

Я думаю, здесь нечто другое. Троцкий провел более 20 лет в двух эмиграциях и изгнании. Он по натуре был космополитом и весь жил в сфере политической и идейной борьбы. Троцкий тосковал. Но тосковал… по революции. Даже для родины революция не оставила в сердце достаточно много места.

Он любил первые годы рождения большевистского общества – с 1917 по 1924-й – и враждебно смотрел на роковые 30-е. В первые годы после революции он был любим и почитаем, а время изгнания доносило эхо, гул презрения и ненависти к нему миллионов оболваненных людей, которыми сталинские функционеры научились великолепно манипулировать.

Чтобы представить, каким стало общественное сознание народа, достаточно пролистать подшивки советских газет за 30-е годы, просмотреть литературу тех лет. Один из трудовых героев того времени Алексей Стаханов в книжке «Рассказ о моей жизни» (на самом деле написал ее по заданию Москвы И. Гершберг) «вспоминал»: «Когда в Москве происходил процесс сначала Зиновьева – Каменева, потом Пятакова и его банды, мы немедленно потребовали, чтобы их расстреляли… В нашем поселке даже те женщины, которые, кажется, никогда политикой не занимались, и те сжимали кулаки, когда слушали, что пишут в газетах. И стар, и млад требовал, чтобы бандитов уничтожили. Когда суд вынес свой приговор и сказал от нашего имени, что троцкистов-шпионов надо расстрелять, я ждал газету, в которой будет написано, что они уже расстреляны. Когда по радио я услышал, что приговор исполнен, прямо на душе легче стало». Пионер сталинского движения не забыл и изгнанника, написав (точнее, за него написали): «Если бы эти гады попались к нам в руки – каждый из нас растерзал бы их. Но еще жива старая сволочь Троцкий. Я думаю, пробьет и его час, и мы рассчитаемся с ним, как полагается»{1312}.

Разве мог любить Троцкий то, во что превратилась его родина? Можно только представить, какие огромные муки вызывало в его сердце непрерывное поношение, брань, угрозы, доносившиеся до мексиканского бункера. Родина его отторгла, окончательно превратив в человека «без паспорта и визы». Не знаю, чувствовал ли Троцкий, что первые истоки этой слепой ненависти, беззакония и произвола родились в кратере революции? Понимал ли он, что пожинает плоды уродливого образования, семена которого сеял когда-то и сам? Ответить на этот вопрос трудно. Однако, когда Ягода и Дерибас в апреле 1924 года обратились в ЦИК СССР за разрешением внесудебных приговоров членам «группировки меньшевика М. И. Бабина», лицам, «проходившим по делу Абрикосовой, и 56 обвиняемым в шпионаже»{1313} (расстрел), ни Троцкий, ни его «соратники» не возражали… Семена беззакония быстро дают зловещие всходы. Правда, ухаживали за ними и лелеяли их уже другие.

Троцкий и его течение, отпочковавшись от «классического большевизма», право на «продолжение» которого узурпировал Сталин, исторически тоже ответственны за извращение идеи социальной справедливости, имя которой – социализм. Сталинизм, неосталинизм почти убили эту идею, но исчезнуть она не сможет никогда. В умах людей это будет не только выражением общественной утопии, но и надеждой на возможное осуществление идеи где-то в туманном грядущем. Троцкий же долгие годы боролся с тем, что когда-то сам создавал. Главная его заслуга – в непримиримой борьбе со сталинизмом.

Тоталитарный режим одного из самых страшных диктаторов на Земле смог добиться того, что долгие десятилетия в нашем сознании образ Троцкого и троцкизм ассоциировались с ренегатством, предательством и т. д. Эти стереотипы живы и сейчас. После моих первых публикаций о Л. Д. Троцком я получил тысячи писем, где едва ли не половина клеймила меня за воскрешение «убийцы и предателя». Даже спокойная и объективная попытка взглянуть в лицо прошлому воспринимается многими как отступничество.

Чему же тут удивляться, если в советском «Кратком политическом словаре», вышедшем накануне процесса слома тоталитарной системы, неудачно названного «перестройкой», троцкизм определялся как «идейно-политическое, мелкобуржуазное, враждебное марксизму-ленинизму и международному коммунистическому движению контрреволюционное течение, прикрывающее свою оппортунистическую сущность «левыми фразами»… Своими раскольническими действиями в рабочем и национально-освободительном движении троцкизм оказывает поддержку империалистической реакции»{1314}. Троцкистов как левую ветвь большевизма, делавшую ставку на всемирный характер начавшихся социальных изломов, с подачи Сталина превратили в «банду вредителей и шпионов».

Первые расхождения, первые протесты, первая ненависть в борьбе за общие коммунистические цели создали левую ветвь большевизма. Троцкий в статье «О происхождении легенды о троцкизме», написанной в сентябре 1927 года, но не увидевшей свет, пишет: «Легенда о троцкизме – аппаратный заговор против Троцкого». Конечно, этим он явно сужает проблему. Но в чем он прав, так это в том, что его настойчивая борьба за коммунистические символы с левых, радикальных, международных позиций создала течение, которое живо и сегодня. «С идеями шутить нельзя, – отмечал Троцкий, – они имеют свойство зацепляться за классовые реальности и жить дальше самостоятельной жизнью»{1315}.

После смерти Льва Давидовича Троцкого прошло уже более полувека. А его идеи, которые не имели и не имеют шансов когда-либо захватить умы миллионов, еще живут. В них – выражение фанатичного бунтарства, преклонение перед революционной традицией, эфемерная надежда на социальный планетарный катаклизм, в результате которого якобы сразу будет создан другой мир. Обелиск на могиле Троцкого – не только горестная мечта трагической судьбы человека, прошедшего по этой земле, но и напоминание о сегодняшней призрачности той идеи, которая двигала русским революционером.

Обелиск в бетонном загоне… Троцкий не оставил строк о далекой, оставшейся в тумане детства Яновке, брусчатке Кремля, облике огромной российской равнины. Не знаю, читал ли Троцкий книжечку стихов З. Гиппиус, написанных в 1929 году – году его депортации, а именно, следующие строки:

              Господи, дай увидеть!

              Молюсь я в часы ночные.

              Дай мне еще увидеть

              Родную мою Россию…{1316}

Троцкий страдал. Но в его страданиях планетарные масштабы несбывшегося поглотили и собственную родину. Вместо надежды в сердце давно закралась тоска революционной жажды. А утолить ее больше было нечем…

Вместо заключения

Пленник идеи

Революционеры поклоняются будущему, живут прошлым…

Н. Бердяев

Троцкий всю жизнь мыслил категориями эпох, континентов и революций. Когда он выступал перед тысячными толпами рабочих, крестьян, красноармейцев и, зажигаясь, говорил, говорил, то создавалось впечатление, что своей речью он приближал будущее. В своих речах революционер не лукавил, его