Соловей для черного принца - Екатерина Левина

О Сибил мы говорили мало. Правда, временами на нас накатывала такая щемящая грусть, что мы обе срывались и начинали предаваться воспоминаниям. Тогда уже мы не могли остановиться и просиживали до самой ночи. В такие минуты Сибил словно сидела подле нас, и мы обе чувствовали ее незримое присутствие, будто нас окутывало безмерное тепло ее золотого сердца.

Временами я ощущала в подруге глубокую сосредоточенность, точно она ждала чего-то. Ей и впрямь было чего ожидать. Наступил октябрь. Вскоре должно было состояться венчание Виолетты и мистера Саливана Эбинкротворта, мясника с четырьмя отпрысками. Из-за трагедии решили отложить торжество. Хотя Тернеры смогли выторговать у мясника только две недели отсрочки — ему так не терпелось заполучить мать для своего потомства, что он отмел все проявления траура и высказал мнение, что умершая, не будучи родственницей по крови, не могла вызвать у его невесты столь глубокую скорбь, из-за которой стоило бы отодвигать назначенную дату.

Я знала, насколько тяжело воспринимала Виолетта предстоящие перемены, и потому не затрагивала эту болезненную тему. Кроме того она запретила даже мимоходом упоминать имя Николса Ливингтона. Я решила, что подруга в сильной обиде на него. Так как сразу после похорон молодой человек уехал, сославшись на учебу и практику, хотя, как мне казалось, Летти ждала от него поддержки. Но как впоследствии оказалось, его отъезд имел свои причины.

После долгого, больше трех недель, отсутствия Николс, наконец, появился в деревне. А через два дня, когда мы с тетушкой поутру работали в саду, прибежала в растрепанных чувствах миссис Тернер. Не успев открыть калитку, она выпалила:

— Виолетта пропала! Ее нигде нет, ни в спальне, ни в саду… И еще ее постель осталась не разобранной! Скажите мне, что она у вас!

— Роби! — обернулась ко мне тетя и требовательно спросила. — Ты знаешь, где она?

— Я? Нет.

— Возможно, она тебе что-нибудь сказала. Вчера ведь вы виделись?

— Да, но она ничего не говорила. И вообще была очень молчалива. Куда же она подевалась?

— Вот и нам хочется узнать… Я иду к Ливингтонам! — сообщила тетя и, сняв кожаный фартук, не глядя, запустила его в тележку со срезанными засохшими цветами и сорняками. — Мне кажется, с утра у меня что-то першит в горле. Как бы ни захворать!

— О, Боже! Гризельда, неужели вы думаете…

— Пока я ничего не думаю! Но не мешает лишний раз проверить.

Миссис Тернер осталась со мной. Мы разместились в гостиной, куда экономка принесла чаю, но тревога была так велика, что мы к нему не прикоснулись. Зато старушка Финифет выпила три чашки и между делом выведала подробности чрезвычайного положения, придя в наиотличнейшее настроение от предчувствия надвигавшейся катастрофы. Мать Виолетты продолжала строить догадки, куда могла подеваться ее дочь. И ее воображение, подстегнутое волнением, дошло до того, что она решила, будто Виолетта стала еще одной жертвой преступников. Напрасно я пыталась успокоить ее, уверяя, что бандиты сейчас в тюрьме и никому уже не причинят вреда.

Тетя Гризельда вернулась через час. По тому, как она ворвалась в гостиную, по ее багровому лицу и метавшим молниям глазам, мы всё поняли без слов.

— Боже милосердный! — пискнула миссис Тернер. Она приподнялась, опираясь на левую руку, посмотрела направо, налево, глаза ее закатились, и она рухнула на пол.

— Проклятье! — воскликнула тетя. Она быстро оказалась рядом с лежащей без чувств женщиной и легонько похлопала по побелевшим щекам. Но это не помогло. Тогда она приказала Фини, пожиравшей глазами занятную картину, принести воды и, смочив салфетку, брызнула на миссис Тернер. Веки той затрепетали, а лицо сморщилось.

— Роби, воды! Нет, лучше хереса!

Но Финифет, уже подскочила к графинчику с хересом и, от души плеснув в стакан, с причитаниями метнулась к распростертой гостье. Сделав глоток, миссис Тернер поднялась, опираясь о тетю Гизельду, и села на диван. Глаза ее заволокло пеленой, и она расширила их, видимо, в попытке удержать слезы.

— Что мой муж скажет мистеру Эбинкротворту?! — пролепетала она. — Мы опозорены! Окончательно опозорены! Нет, она не могла зайти так далеко…

На ее груди робко трепетали кружева. Женщину колотила дрожь.

— Элизабет, крепись! Твоя дочь всегда была сумасбродкой… Но, как тебе это ни по душе, сейчас она приняла возможно единственное в своей жизни правильное решение. И хотя ее тяга к скандалам и тут взяла верх над здравым смыслом, но мы должны утешиться тем, что ее жизнь не будет загублена, как если бы она вышла замуж за многодетного мясника! Николс боготворит ее! Несмотря на несуразный вид, у него сильный дух и крепкие нервы, уверена, он сумеет приручить ее. Кроме того ее эмоции выплескивались через край, когда он был изб… ранен. Так что девочка не безнадежна! А скандал…скандал мы переживем! И не такое уже переживали…

— Ах, Гризельда, дай бог, чтобы вы были правы! Дай бог!

Гаден-Роуз бурлил и колобродил! Еще бы, когда в нашей глуши случалось столько происшествий, да еще за столь короткое время! Кто бы мог подумать!

Возмутительная непристойность побега и пикантность ситуации гораздо сильнее взбудоражили христианские чувства местной публики и свели почти на нет толки о смерти Сибил. Отринув "новость вчерашнего дня", лучшие умы Гаден-Роуза занялись составлением прогнозов будущего скандальной парочки, естественно, вменяя молодым все преступления и грехи Содома и Гоморры, повлекшие за собой праведную кару.

Ровно через полторы недели в Гаден-Роуз въехала дорожная карета. Кованые колеса, разбрызгивая грязь, прогрохотали по булыжникам главной улицы, выманив из коттеджей немало любопытных, и, пронзительно скрипнув, замерли напротив большого красного дома с двумя белыми колоннами.

Мы с тетушкой как раз были в Оурунсби, надеясь узнать, появились ли от беглецов хоть какие-то известия. Поэтому стали свидетелями их триумфального возвращения. Точнее, чувство триумфа владело Виолеттой. Радостно ворвавшись в дом, она уже с порога объявила, что теперь она "миссис Николс Ливингтон" и всем собравшимся, включая слуг, продемонстрировала золотое колечко на среднем пальце левой руки.

— И никто, никто не смеет упрекнуть меня! — воскликнула миссис Ливингтон, топнув ножкой.

Но ни мать, распахнувшая объятья для своей блудной дочери, ни отец, облегчённо взиравший из под насупленных бровей, не собирались омрачать такую минуту обвинениями. Когда улеглись первые эмоции, мистер Тернер лишь укоризненно покачал головой, прищелкнул языком и… махнул рукой, дав понять виновникам скандала, что всё: и оскорбления, и горечь, и обиды — осталось в прошлом. Миссис Тернер тут же прослезилась.