Ткань Ишанкара - Тори Бергер

– Рахиль Самуиловна, Хидамари говорит, что вы звонили нам домой. Я не верю. Кто-то из нас явно неправ.

– Логичное допущение.

– Скажите, пожалуйста, вы звонили?

Завкафедрой осмотрелась по сторонам, словно выискивая представителей с Лубянки, и, не заметив ничего подозрительного, воззрилась на Тайру.

– У вас проблемы?

– Я еще не знаю, – честно сказала Тайра.

– У вас температура, смотрите, щеки горят. Идите домой, лягте в постель, выпейте что-нибудь. Потом сдадите ваш арабский и вашу фонетику.

Завкафедрой плавно обогнула Тайру и, натягивая перчатки, пошла вдаль по коридору.

– Рахиль Самуиловна! – Тайра догнала ее через пару шагов. – Ну пожалуйста! Это вы звонили, или Хи кто-то разыграл?

Завкафедрой остановилась, смерила Тайру оценивающим взглядом и холодно сказала:

– Возможно, я и выделяю вас из ряда других студентов, Тайра, но вы еще ничем не заслужили такого моего внимания, чтобы я звонила вам домой. Идите, лечитесь. И снимите эти зеленые линзы, смотреть жутко.

Тайра осталась стоять посреди коридора, провожая ее взглядом, слушая, как щелкает в мозгу паззл, усиленно контролируя надвигающуюся головную боль и стараясь не глядеть на блестящий зеленый снег за окном.

Вахтер внимательно осмотрел Тайру, но ключи все же принял. Она расписалась за них в журнале, в графе, куда дядька небрежно ткнул ей шариковой ручкой с измазанным темно синей пастой кончиком.

– Новенькая, что ли? – спросил он.

– Ага, – кивнула Тайра, понимая, что не врет: вахтер и правда видел ее впервые.

На ее просьбу, написанную розовым маркером на обрывке альбомного листа «Разбуди меня в час», Палыч завел ей китайский будильник. Тайра подскочила с диванчика, как ужаленная: она никак не могла предположить, что у Палыча на работе есть еще и будильник. Хотя, если у него был диван, почему бы нет… Она вернула будильник на место. Снизу под ее розовыми каракулями мельчайшим почерком Палыча было написано: «Ключи сдашь на вахту. Увидимся завтра».

Тайра отнесла две свои заполненные ведомости в деканат, третью сложила пополам, засунула между листами зачетной книжки и спрятала в сумку. Завтра фонетика, и все. И можно попытаться сдать с первого раза основы моделирования сэру ’т Хоофту. Тайра усмехнулась. Хоть бы с третьего сдать. Это он у всех остальных примет с третьего раза, а она будет моделировать до китайской пасхи.

Она надела пуховик, наглухо застегнув молнию, повязала тяжелый вязаный шарф, некоторое время постояла у зеркала, контролируя цвет своих глаз, и, убедившись, что никаких жутких зеленых линз у нее нет, вышла из здания.

На улице уже стемнело. Снег прекратился и приятно хрустел под ногами. Машины беззвучно проезжали по занесенной дороге, а блестящие снежные крупинки поблескивали в оранжевом и голубом свете фонарей. Хотелось побыстрее добраться домой, лечь в кровать и спать до завтра, а потом еще день, пока Макс наконец-то не подведет к ее венам волшебные трубки и не сольет ее зараженную магией кровь в специальные пакеты, над которыми он и сэр хет Хоофт проводили какие-то эксперименты. Потом станет легко, и голова будет кружиться, но не так, как сейчас, тяжело и мутно, а прозрачно и радостно, словно она каталась несколько раз подряд на карусели летом в детском парке после дождя, и с каждым выходом за Грань она больше не будет чувствовать ставший приторным запах ладана, и не будет привкуса крови во рту, и золотая кленовая роща или зеленый лабиринт исчезнут на неопределенное время, месяца на три… И можно будет спать без снов, столько, сколько будет нужно, и сэр ’т Хоофт не будет ругать за упущенное драгоценное время.

Тайра уже знала, что вкус железа появляется от того, что сердце работает в ненормальном режиме. Как только мир вокруг становился зеленым, можно было с уверенностью говорить, что сердце бьется так медленно, что почти стоит, а с каждым возвращением из-за Грани оно словно бы получало электрический разряд и начинало наверстывать упущенные секунды подобно догоняющей своих соперниц беговой лошади, которую хлещут кнутом. Тайра не знала, как у нее получается возвращаться, так что сэр ’т Хоофт справедливо боялся, что однажды она бросит свое тело и останется за Гранью навсегда. Он учил ее, как делать это правильно, но ей катастрофически не хватало знаний, и как бы сэру ’т Хоофту это не нравилось, им обоим приходилось полагаться на ее интуицию.

Сливать кровь было не больно. Сэр хет Хоофт настаивал, чтобы эта процедура происходила строго в лабораторных условиях, и Максу было категорически запрещено открывать рот по этому поводу. Тайра знала, что о ее постэффекте известно лишь самому сэру ’т Хоофту, Сэлу, сэру Котце, Максу и Горану, но и такое количество казалось Наставнику излишним. Почему об этом не сказали Гиваршу, Тайра не знала, но и ей сэр ’т Хоофт строго-настрого запретил вести с Морисом беседы на тему своего постэффекта.

Обычно Тайра полулежала на упругом, анатомически правильной формы, кресле-кушетке и краем глаза наблюдала, как темно-красная жидкость покидает ее тело, и вместо нее приходит приятная усталость, и веки опускаются сами собой. Макс потом ставил ей капельницу, но Тайра этого почти никогда не помнила, она смотрела на сэра хет Хоофта, который, как всегда было в таких случаях, хмурился и делал какие-то пометки для своего исследования. Тайра знала, что Наставник видит зеленые, черные и фиолетовые искры, из которых состояла ее зараженная кровь, и ей казалось, что с каждым разом их в ее крови становится больше и больше, и ни Макс, ни сэр хет Хоофт не имеют ни малейшего понятия, как этот процесс замедлить или остановить. Чем сильнее была магия, которую Тайра использовала, чем больше было магии вокруг нее, тем быстрее развивался постэффект, и если раньше, лет десять назад, он наступал раз в год, а лет пять назад – раз в полгода, то теперь срок сократился до четырех, а то и трех месяцев. Сэр ’т Хоофт запрещал ей сливать кровь раньше положенного срока, мотивируя это тем, что ее организм привыкает к яду и учится ему противостоять, говорил что-то про медленно, но все же увеличивающийся порог восприятия и резистентность. Вспомнить это сейчас было невозможно. В голове был тяжелый туман.

Если верить летописям, постэффект был для некромантессы критическим состоянием. Тайра уже испробовала основные положения на себе: чем больше она колдовала, находясь под действием постэффекта, тем хуже ей становилось, когда она прерывалась, зато непрерывная магия давала иллюзию облегчения, все головные боли и слабость отступали, и казалось, что магический поток наполняет каждую клеточку ее тела, и собственная сила становилась безграничной, и хотелось колдовать еще больше, еще сильнее, еще масштабнее… В исполнении некромантессы, как говорили древние книги, это означало уничтожить всех самыми изощренными способами. Но стоило прерваться хоть на секунду, и тело снова оказывалось во власти высокой температуры и всего сопутствующего, а голова с каждым вдохом распадалась на мелкие кусочки, и даже с закрытыми глазами небо казалось огненным и бесконечно раскаленным. Тайра знала, что как только раскаленное небо станет линзами на ее глазах, и мир окрасится в красный, ее убьют, потому что она больше не сможет себя контролировать, не захочет терпеть телесные муки и будет колдовать, пока разум не откажет окончательно. Или пока никого не останется в живых… Это все было так, но почему-то ей казалось, что за постэффектом есть еще что-то, что-то, до чего ни одна ее предшественница так и не добралась. Постэффект казался ей переходной чертой, кризисом, который надо пережить, и тогда… тогда… Она не знала, что будет тогда. Просто очень не хотелось уходить. Тайра ловила себя на этой мысли все чаще и чаще, но сэр ’т Хоофт заниматься магией в эти дни не разрешал. Он позволял ей всего два портала в день, из которых Тайра и так почти что выползала на четвереньках, так что идея о том, чтобы побороть постэффект силой воли, была просто бредовой