Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Иосиф Виссарионович, на мой взгляд, смог уяснить и сформулировать главное в быстросменной текучке событий.

Да, требовалось как можно быстрее сломать инерцию мирного времени, в том числе и неоправдавшуюся надежду на то, что будем бить агрессора на его территории. Понять страшную реальность — это было тогда очень важно.

«…Войну с фашистской Германией нельзя считать войной обычной. Она является не только войной между двумя армиями. Она является вместе с тем великой войной всего советского народа против немецко-фашистских войск. Целью этой всенародной Отечественной войны против фашистских угнетателей является не только ликвидация опасности, нависшей над нашей страной, но и помощь всем народам Европы, стонущим под игом германского фашизма. В этой освободительной войне мы не будем одинокими. В этой великой войне мы будем иметь верных союзников в лице народов Европы и Америки…»

Вот так: подавляющее большинство политиков способны только регистрировать события, некоторые из них — анализировать свершившиеся факты. А Сталин принадлежал к числу тех немногих, которые брали на себя смелость заглядывать в будущее. И не всегда ошибался, хотя любые прогнозы трудны.

Надо, конечно, учитывать, что, готовясь к выступлению перед народом, Иосиф Виссарионович не обрел еще той уверенности, того спокойствия, какими обладал перед войной. Не знал, каким образом будет встречено заявление о постигшем страну бедствии, равносильное признанию своих личных ошибок. Не обернутся ли откровенные слова против него самого, не возложат ли люди на него всю вину за провал, за столь неожиданный и трагический поворот событий?!

Это состояние Иосифа Виссарионовича проявилось сразу, едва он 3 июля начал говорить в микрофон. Глухой, негромкий голос звучал с такой тревогой и такой болью, так проникновенно, как не звучал никогда раньше и никогда потом. Особенно доверительно произнес он первые слова: «Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!» Он даже задохнулся от волнения!

Вырвавшись из глубины души, слова эти никого не оставили равнодушными. Дрогнули миллионы сердец, слезы затуманили миллионы глаз. Поняли люди, что Сталину тяжело и трудно, как всем: может, даже тяжелей и трудней на его высоком посту. Осознали: забыв прошлые обиды и неурядицы, надо всем вместе, единым строем идти против врага! Те, кто был равнодушен к Сталину, и даже те, кто ненавидел Сталина, пострадав от него, готовы были теперь встать по его призыву на защиту Отечества.

Люди, слышавшие сталинское выступление, запомнили его на всю войну, на всю жизнь. Не знаю, что в речи было важней: откровенные факты, суровая сдержанность, чувство семьи единой, оказавшейся вдруг в опасности… Вероятно, все вместе. Знаю только: чтобы выступить так, необходимо иметь большие способности и необходим был высокий душевный подъем, передавшийся миллионам слушателей.

На следующий день после выступления по радио Председатель Государственного Комитета Обороны Сталин подписал решение о формировании дивизии народного ополчения. Мне довелось участвовать в подготовке этого решения, запомнились некоторые подробности. Было, образно говоря, два истока, которые потом слились в одну реку, в одно движение, получившее официальный статус. Еще 24 июня Совет Народных Комиссаров постановил создать военизированные добровольческие подразделения — истребительные батальоны. Руководство этими формированиями осуществлял специальный штаб, образованный при НКВД. Личный состав батальонов — главным образом партийные и советские активисты, физически крепкие, но не подлежавшие по тем или иным причинам призыву в Красную Армию.

Цель истребительных батальонов — охрана предприятий, учреждений, других важных объектов, а также борьба с вражескими парашютистами и диверсантами, особенно в прифронтовой полосе. Численность батальона — от ста до двухсот человек. Эти подразделения принесли определенную пользу. Некоторые из них участвовали в оборонительных боях, другие влились в отступавшие воинские части, третьи послужили базой для создания партизанских отрядов. Польза, повторяю, была, но армейское командование и Генштаб не обращали на них особого внимания, ведь «истребители» числились по линии Наркомата внутренних дел.

В первые же дни войны, как известно, резко осложнилось положение Ленинграда. Враг наступал со стороны Прибалтики, туда были брошены все силы. Но в войну, увы, включилась Финляндия, ее Юго-восточная армия завязала бои на Карельском перешейке, а Карельская армия двинулась на Петрозаводск. Было ясно, что наши войска не смогут остановить противника на всех направлениях. Но что же делать? Военный совет Северного фронта и Ленинградский горком ВКП(б) срочно начали создавать добровольческую армию, наметив довести ее численность до двухсот тысяч человек. Там и возродилось, и прозвучало вновь полузабытое название — народное ополчение.

Я узнал об инициативе ленинградцев, когда возвратился с Западного фронта в Москву. Это перекликалось с замыслом Шапошникова и моим: создавать оборонительные рубежи на подступах к крупнейшим городам. Обязательно — на подступах к столице, чтобы обезопасить ее от всяких неожиданностей. Это было тем более важно, что в конце июня все кадровые полевые войска Московского военного округа ушли на фронт. А вновь создаваемые части были еще неукомплектованы, необучены… Обсудив с Шапошниковым некоторые подробности, я без промедления позвонил Сталину.

— Иосиф Виссарионович, вы, конечно, знаете, какую роль в трудные моменты русской истории играло народное ополчение.

— Знаю. Сам был когда-то ратником-ополченцем.

— В Ленинграде ополчение уже создают. И в Москве есть такие возможности…

— Сколько дивизий мы можем вооружить здесь?

— Не менее десяти.

— Спасибо, Николай Алексеевич, это очень своевременное и полезное предложение. Готовьте решение, а мы рассмотрим его.

Идея заключалась в том, чтобы собрать как можно больше людей, не подлежащих мобилизации, формально непригодных к строевой службе, и как можно быстрее обучить, подготовить их к боям. Иметь хоть какую-то реальную силу для непосредственного прикрытия Москвы. Подсчитали: в течение месяца можно сформировать и вооружить двенадцать дивизий народного ополчения по десять тысяч человек в каждой. Винтовками, гранатами и даже ручными пулеметами снабдить сможем. А вот со станковыми пулеметами, с орудиями разных калибров положение было хуже.

В ополчение брали добровольцев в возрасте от 18 до 50 лет. Отказывали лишь тем, кто явно не подходил по своим физическим данным. Широко привлекались женщины: медики, политработники, связисты, технические специалисты, повара, «ворошиловские стрелки» — снайперы. В каждую дивизию старались направить хотя бы несколько десятков кадровых командиров или тех запасников, которые имели опыт финской войны.

Хорошие люди пришли в ополчение. Много было преподавателей, ученых, студентов, творческих работников. Одних писателей больше ста человек — целая рота. К глубокому нашему огорчению, обстановка осложнилась так быстро, что ополченцев очень скоро пришлось отправить на передовую. Слабо обученными, без тяжелого оружия. Они сражались потом под Вязьмой, многие оказались в кольце. Гитлеровские профессиональные вояки знали, кто противостоит им. «Выколачиваем московские мозги», — хвастались они и печатно, и устно.

Мало кто из тех замечательных людей дожил до конца войны. Утраты были велики. Но и значение ополченческих дивизий трудно переоценить. В боях за Москву они принесли очень большую пользу, а затем были переформированы в обычные номерные дивизии.

А вот — запомнившийся казус. Как-то в июле или в начале августа Сталин спросил меня, сколько в Москве и на подмосковных складах винтовок и автоматов. Я ответил. Винтовок было мало, а автоматов еще меньше, все сразу шло в войска.

— Звонил Хрущев, — недовольно произнес Иосиф Виссарионович. — Сообщил, какую работу провели по мобилизации масс: он это умеет — словами народ вдохновлять. Но вдохновленному народу нужно еще и оружие. Хотя бы винтовки.

— Просил винтовки? — уточнил я.

— Жаловался, что звонил Ворошилову, еще кому-то, но везде отказ. Не дают. Нету, — развел руками Сталин и поморщился, заметив, что посыпался пепел из погасшей трубки. Не любил неаккуратности.

— Вы пообещали?

— Я сказал: Никита Хрущев, вы где находитесь? Вы находитесь на Украине. Это государство такое же обширное и богатое, как Франция. У вас есть индустрия, есть сырье, есть любые специалисты. У вас есть все, вы строите танки, самолеты и военные корабли. Если нужны винтовки, почему не наладили выпуск, а обращаетесь в Москву?! Это можно назвать иждивенчеством, а можно еще хуже.

— Психология временщика. Вчера в Москве, сегодня в Киеве, завтра еще где-то. Вдохновил массы — и покатил дальше, куда пошлет партия.