Тьма сгущается - Гарри Тёртлдав

— А ты сможешь его достать?

— Придется попробовать.

— А если тебя поймают? — не унималась жена. — Ты хоть помнишь, где его закопал?

— Придется попробовать, — повторил Гаривальд. — Думаю, меня не поймают… и отыскать шар я, пожалуй, сумею.

— Как? — спросила Аннора. — Ты же не чародей.

— И не надо. — Гаривальд пожал плечами. — Что рудный камень притягивает железо, а натертый шерстью янтарь — перья и солому, все знают. А ты не слышала, что известняк так же притягивает стекло?

Супруга с досадой прищелкнула пальцами.

— Силы горние! Слышала, да из головы вылетело. Рудным камнем и янтарем детей малых веселят, а вот часто ли приходится стекло притягивать?

— Не очень, — согласился Гаривальд. — Да сколько того стекла у нас в Зоссене? Для нашего брата уж больно дорогой товар. А вот коли хрусталик не из стекла сделан, то я уж и не знаю!

Если шар сделан не из стекла, известняк не подействует. Тогда Гаривальду придется перекапывать весь участок — и ему очень повезет, если удастся найти искомое. Не говоря о том, что времени на это уйдет немало. Кто-нибудь да приметит. И будет задавать вопросы, на которые крестьянин вряд ли сможет дать ответ.

— Ладно, — сказала Аннора. — За известняком далеко ходить не придется — мы поля посыпаем известковой крошкой, чтобы почва кислой не была.

Гаривальд кивнул.

— Отыскать кусочек побольше, подвесить на веревочке… и темной ночи дождаться.

— Ближайшие две ночи подойдут, — ответила Аннора. — Потом луна прибывать начнет и садиться станет только к утру.

— И еще одно, — заметил Гаривальд. Жена вопросительно подняла бровь. — Хоть бы этот драный хрусталик был на месте. Если Ваддо его уже выкопал, я только зря время потрачу.

Ваддо поговаривал о том, чтобы выкопать шар вдвоем, но кто знает, до чего мог додуматься староста? «И что я скажу партизанам, — подумал Гаривальд, — если Ваддо решил забрать хрусталик себе?» Слушать оправдания они не захотят. Впрочем, вряд ли староста разболтал про хрусталик альгарвейцам: тогда оккупанты уже обрушились бы на Гаривальда и его семью, как подрубленное дерево. Но с тем же успехом Ваддо мог самолично выкопать шар и перепрятать — чтобы Гаривальд или какой-нибудь зоссенец, который видел, как прятали шар, не сдал рыжикам его самого.

— Будем надеяться, — пробормотал себе под нос Гаривальд и поплелся в поле.

Кусочек известняка размером с полпальца нашелся почти сразу. Вместо веревочки Гаривальд отодрал длинный лоскут от рубахи. Аннора будет ругаться — ну да и силы преисподние с ней.

Спрятав камушек и тряпочку в кошель, крестьянин до заката доделал все, от чего его оторвали рыжики. На ужин были кровяная колбаса, квашеная капуста и большая кружка пива. Когда на столе ничего не осталось, Аннора пригасила очаг, так что лишь кучка углей отбрасывала слабый кровавый отсвет на стены избы, и расстелила по лавкам тюфяки и одеяла. Сиривальд и Лейба заснули сразу, Аннора захрапела чуть позже.

Гаривальд старался не смыкать глаз, хотя усталость брала свое. От скуки он следил за слабыми отсветами на стенах. Когда в доме стало темно, крестьянин поднялся, подавив очередной зевок, и натянул башмаки — а больше он ничего и не снимал.

В дверях ему померещилось, что ровное дыхание Анноры прервалось на миг. Спит она или только вид делает?.. Ладно, потом он это выяснит. Сейчас не до того.

В деревне было тихо. Наработавшись за день, деревенские спали как убитые. Разухабистое пение, доносившееся из альгарвейской казармы, в этом молчании казалось еще омерзительней. Но если рыжики гуляют в казарме, значит, на обходе никого. И, мысленно поблагодарив судьбу за то, что оккупанты именно так проводят нынешнюю ночь, Гаривальд про себя пожелал им наутро наилучшего похмелья.

Крестьянин старался идти неслышно. Если кто его заметит — можно будет сказать, что вышел облегчиться, но посреди огорода это прозвучит глупо. Там только не зевай!

Громада двухэтажного дома старосты, черная на фоне звездного неба, помогала отыскать дорогу. С точки зрения Гаривальда, единственный в Зоссене двухэтажный дом являл собою памятник порочным излишествам, но это, как и альгарвейское пьянство, было сейчас только на руку.

На краю огорода крестьянин вытащил камушек и, привязав его к лоскутку, вытянул вперед руку.

— Правду, камушек, скажи, — прошептал он, — где хрусталик мой лежит?

Он не был уверен, что кусок известняка его услышит, но вреда от простого заклятия, во всяком случае, не будет.

И камушек начал раскачиваться на тряпице — взад-вперед, словно Гаривальд размахивал им. Но рука крестьянина была неподвижна. Гаривальд шагнул туда, куда указывал тряпичный маятник, и камень стал раскачиваться еще сильней, еще размашистей. Крестьянин шел до тех пор, пока качание не стало заметно угасать, потом вернулся назад — туда, где кусочек известняка почти рвался из рук.

На этом месте Гаривальд опустился на корточки и принялся копать землю поясным ножом. Долго ли, глубоко ли ему придется рыть, он не знал. Выяснить это можно было практически.

Острие ножа чиркнуло по чему-то гладкому и твердому.

— Силы горние, — прошептал Гаривальд, запустив руки в яму.

Пошарив мгновение, он нащупал холодный хрустальный шар и, вздохнув от восторга, выдернул из земли свою добычу.

Потом он, как мог в темноте, закопал яму и разровнял землю, словно ничего там и не было. Закончив, Гаривальд поспешил к дому. Звездное небо заволакивали тучи, тьма сгущалась. Должно быть, к утру пойдет дождь. Разровняет перекопанную землю на огороде и смоет следы. Да и полям на пользу пойдет.

— Силы горние, — взмолился Гаривальд, стискивая хрустальный шар в ладонях, — дайте дождя!

Глава 18

Через бездонную топь, в которую превратила весенняя распутица ункерлантские дороги, бегемотам не помогли бы пробраться никакие снегоступы. Леудаст пожалел, что весна наступила так рано, хотя в родной деревне мечтал бы о первом тепле. Когда сходит снег, наступает пора весеннего сева, и чем раньше — тем скорей вызреют хлеба. А чем позже — тем дальше оттеснила бы ункерлантская армия захватчиков по замерзшей земле. На ближайшие недели твердой земли в округе не осталось ни пяди.

А рота Леудаста продолжала двигаться на восток, но уже шаг за шагом. Мощеных дорог в Ункерланте было раз-два и обчелся, а уж проселки, которыми наступала армия, и вовсе отличались от полей только тем, что их не распахали. А пехотинцев, и коней, и единорогов, и бегемотов, и фуражирских возов по ним двигалось столько, что этой разницы не заметить было трудненько.