Тьма сгущается - Гарри Тёртлдав

— Ну, Лайцина, опять ты о грустном, — произнес Траку. — Никто же в точности не знает, много ли правды в тех слухах.

Слова его прозвучали неубедительно, словно старый портной сам не очень им верил.

— Газеты твердят, что все это ложь, — заметил Талсу, — но то, что в последнее время пишут в газетах, — вранье, потому что рыжики не позволяют говорить правду. Если лжец называет что-то враньем, может, на самом деле это правда?

— Ну, в газетах пишут, что весь народ обожает короля Майнардо, а это уж точно неправда, — отозвалась Аушра. — Прочтешь такое — и больше ни единому печатному слову не поверишь. — Она поднялась из-за стола. — Я пойду, можно?

— Можно, — разрешила Лайцина. — А доедать не будешь? — Она указала на полупустую тарелку дочери.

— Нет, я сыта, — ответила Аушра. — Поставь лучше в упокойник, я завтра за обедом дожую.

— Я уберу, — вызвался Талсу, тоже вставая.

Тарелка юноши была вылизана дочиста; остались только косточки от маслин да сырная корочка. Он и за Аушрой мог бы кашу доесть, но это было бы, пожалуй, лишнее.

— Спасибо, — ответила Лайцина и, обращаясь к мужу, добавила вполголоса: — А он очень вырос.

— Это все армия, — так же негромко отозвался отец.

Елгаванской армии Траку доверял куда больше, чем сын, — без сомнения, потому, что никогда не служил. Талсу же был убежден, что и без сержантской ругани научился бы убирать за собой. Подхватив тарелку Аушры, он направился на кухню, где у двери в кладовку стоял ящик-упокойник.

Чары, наложенные на ящик, в эпоху Каунианской империи считались боевыми. Имперская армия с большим успехом применяла против врагов цепенящее заклятие, пока те не изобрели защитные меры. Затем на протяжении тысячи лет чары оставались лишь курьезом для волшебников… пока, с наступлением эры систематической магии, не обнаружилось, что действуют они, катастрофически замедляя жизненные процессы. После этого заклятие начали применять вновь — не только для сохранения продуктов, но и в медицине.

Как только Талсу отодвинул засов и снял с упокойника крышку, чары перестали действовать. Продукты, которые мать сложила внутрь, начали портиться с обычной скоростью. Юноша поставил полупустую миску с перловкой поверх связки сосисок и положил крышку на место, отчего заклятие вновь заработало. Талсу уже прилаживал защелку на место, когда услышал голос Лайцины:

— Не забудь плотно закрыть ящик!

— Да, мама, — покорно отозвался Талсу.

Лайцина могла сколько угодно твердить, что сын вырос, но все равно не верила в это. И, наверное, не поверит.

Потом отец с сыном стали играть в нарды. Три партии выиграл Талсу, две — Траку. Наконец оба начали зевать.

— А до службы в армии короля Доналиту ты играл хуже, — заметил портной, убирая в шкаф доску, шашки и кости.

— Не знаю, отчего бы, — ответил Талсу. — Едва ли я в армии сыграл больше одной-двух партий. Обычно, когда деньги начинали карман жечь, мы просто кости гоняли.

На следующее утро, когда Талсу закончил раскраивать тонкий холст для альгарвейского летнего мундира, мать сунула ему несколько монет.

— Сбегай к бакалейщику, — попросила она. — Принеси яблок с полдюжины. Буду пирожки печь.

— Конечно, мама! — отозвался Талсу и поспешно отложил ножницы.

Лайцина улыбнулась.

— Только не болтай там с Гайлисой весь день.

— Кто? Я? — возмутился Талсу.

Мать только улыбнулась. В чем-то она готова была считать сына взрослым.

Насвистывая, юноша побежал в бакалейную лавку.

За прилавком стояла Гайлиса. Когда Талсу вошел, она художественно раскладывала луковицы в коробе.

— Привет! — воскликнула она. — Чего ты хочешь?

— У тебя это не продается, — ухмыльнулся он, и девушка сморщила носик. — Но матушка меня послала за яблоками.

— Яблоки есть, — ответила Гайлиса, похлопав по боку плетеную корзину. — Но если погрызть — не советую: мягкие очень. Зима слишком теплая выдалась, не налились.

— Нет, нам на пирожки.

— На пирожки — в самый раз. — Гайлиса шагнула к корзине. Юноша не сводил глаз с обтянутых штанами бедер. — Сколько тебе?

— Мама сказала, с полдюжины.

— Ладно. — Девушка склонилась над корзиной. — Выберу тебе самые лучшие.

Она еще не закончила, когда в лавку вошли двое альгарвейских пехотинцев в форменных килтах. Один ткнул в сторону бакалейщицы пальцем и бросил что-то на своем наречии. Другой, рассмеявшись, кивнул и покачал бедрами — взад-вперед. Талсу не понял ни слова, но это не помешало ему взбеситься.

Юноша обернулся к солдатам — молча, но всем своим видом давая понять, что он о них думает. Он не боялся альгарвейцев, даже когда смотрел на них сквозь прицел жезла. Хоть армия, в которой служил Талсу, потерпела поражение, это не значило, что противник не способен проливать кровь и умирать, как елгаванцы.

Солдаты заметили его — заметили и окинули недобрым взглядом. Один ткнул пальцем в сторону только что захлопнувшейся двери и процедил на скверном елгаванском:

— Ты — на выход. Пошел!

— Нет, — хладнокровно промолвил Талсу. — Я жду, когда девушка наберет мне яблок.

— Драхать твои яблуки, — посоветовал альгарвеец. — Пошел на выход. На выход, и — тьфу, или! — пожалеть.

— Нет, — повторил юноша.

— Талсу, — начала Гайлиса, — может, лучше…

Но было уже поздно. Слово «нет» рыжики понимали. Они были молоды и упрямы, они были завоевателями в покоренной стране, и их было двое. С одинаковыми неприятными ухмылками оба шагнули вперед. Гайлиса с криком бросилась к дверям в кладовку. Талсу едва заметил ее: все внимание юноши сосредоточено было на альгарвейцах.

Драка оказалась короткой. Один из рыжиков замахнулся, пытаясь врезать Талсу по физиономии со всей дури. Юноша принял удар на предплечье и треснул противника правой. Хрустнул нос; альгарвеей с воем отшатнулся, повалив на себя стойку с провизией. Овощи раскатились по полу.

Талсу обернулся ко второму альгарвейцу, но рыжик не стал тратить время на кулачную потасовку. Выхватив из-за пояса нож, он ударил Талсу в бок, поднял на ноги своего приятеля, и оба стрелой вылетели из бакалейной лавки.

Талсу кинулся было за ними, но, не сделав и двух шагов, упал на колени и повалился лицом вниз, глядя в тупом изумлении на темные пятна крови: на рубашке, на полу… Вопль Гайлисы донесся как будто издалека. Стена лавки растаяла во мгле, и стало темно…

Когда юноша очнулся, первой мыслью его было: «Почему я не в лавке?» Взгляд его наталкивался то на железные прутья кровати, то на беленую стену. Незнакомый мужчина в светло-сером глядел на Талсу сверху вниз.