Счастливая Жизнь Филиппа Сэндмена - Микаэл Геворгович Абазян

которые возят маршалов по площади во время военных парадов. В автомобиле стоя ехал Самый Главный Террорист, облаченный в камуфляжную полевую форму и отдающий громогласные команды, размахивая огромным окровавленным ножом. За ним, в балаклавах и с автоматами наперевес, в несколько рядов шли солдаты. Они тоже не торопились нагнать Омида и не опережали своего лидера. Сам же он с большим трудом шевелил словно налитыми свинцом ногами, убегая от них вперед, туда, где солнечный свет отражался от какой-то блестящей поверхности. Отраженный свет все усиливался и усиливался, а в какой-то момент практически полностью ослепил беглеца. Омид вынужден был остановиться. Способность различать предметы постепенно вернулась к нему. Он стоял у первой ступени широкой лестницы, ведущей вниз, но девочки в его руках не было. Не было ни слышно, ни видно и преследовавшей его армии. Он сделал шаг вниз по лестнице. Высота первой ступени оказалась настолько малой, что ему показалось, будто ее там не было вообще, и он шагнул дальше — на вторую, потом на третью, на четвертую… Наконец, где-то на восьмом шаге высота ступеней нормализовалась, и он уверенно продолжил свой шаг. Ступеней через пять он почувствовал, как тяжело начали отдаваться его шаги в позвоночник. В какой-то момент он понял, что ступени продолжали увеличиваться по высоте, и все более рискованным стало опускать ногу. Теперь нужно было останавливаться на каждой ступени и спускаться на следующую боком, затем спрыгивать, затем соскальзывать с нее на животе, повисать на руках и только после этого соскакивать вниз. А потом Омид посмотрел вокруг и увидел землю с высоты птичьего полета. Сам он стоял на очередной ступени лестницы, идущей ниоткуда и доходящей до самой земли, но чтобы опуститься на следующую ступень ему нужно было пролететь несколько этажей, да и глубина ступеней, как он только заметил, не изменялась с самого начала. «Еще один шаг и я мертвец!» — птицей пронеслась в его сознании мысль. От нее его вдруг сильно шатнуло, он потерял равновесие…

…и, задыхаясь, проснулся.

Что это за дерево? Что за яма? Ах да… Они же вчера искали удобное для ночлежки место и нашли что-то, показавшееся ему в темноте вполне надежным убежищем. Действительно, довольно милое углубление, покрытое молодыми травами. Омид разглядывал его, но в мыслях своих он еще стоял на той последней безысходной ступени. Выход, конечно же, был. Но как закончилась бы история, если б он решился на этот шаг?

«Ки, если ты знаешь ответ, помоги мне — подскажи, что мне делать.»

— Фуууф, какой ужасный сон! — сказал он наконец, тряхнув головой. Он огляделся и увидел скрюченную, словно бродячую собаку, Малышку, мерзнувшую под шерстяной накидкой. Сердце его сжалось, и он дополнительно накрыл ее своей старой курткой, которую он решил не выбрасывать и забрал с собой, уходя из поселка. Омид сел рядом, решив немного подкрепиться и обдумать свой дальнейший путь.

С самого утра ему не давала покоя тоненькая линия побережья. Она вселила в него одну бредовую идею, с каждой минутой все более казавшуюся ему не только безумной, но и осуществимой. Для этого нужно было всего лишь одно: добыть лодку, чтобы проплыть в ней вдоль береговой линии, время от времени делая остановки на безлюдных берегах, если таковые можно было найти, или пока его не подберет какое-нибудь заграничное судно. Легко, как ему казалось поначалу.

Добыть лодку означало украсть ее. В принципе, по пути к берегу он уже совершил пару мелких краж, в результате одной из которых у них появилась та самая шерстяная накидка. Нелегко было ему это сделать в первый раз, когда ребенок невольно становился свидетельством его падения, но впоследствии он привык, и руки действовали уверенно. Ближе к концу своего перехода он решил уже не заходить в город и, ведя девочку за руку, чтобы не привлекать к себе внимания прохожих, неспеша прохаживал невдалеке от берега.

То, что он увидел, поубавило его энтузиазм. Весь берег находился под контролем армии. Омид уже не мог с точностью сказать, какой именно, но сути проблемы это бы уже не поменяло. Даже если он и найдет лодку, просто так сесть в нее и уплыть ему никто не позволит. Страна жила по законам военного времени, и он снова становился заложником обстоятельств.

Только Омид подумал, что нужно уходить отсюда, как вдруг ему послышался голос, а точнее — два голоса: мужской и женский, словно слитые воедино в божественном двухголосии. Он инстинктивно обернулся, потом повернулся обратно: звучали они в нем самом, в его голове, и он приписал это какому-то происходящему с ним нервному расстройству. Можно было бы попытаться просто проигнорировать его, как он и поступил с тем звоном в ушах, который долго не покидал его после стрельбы в коридорах того страшного дома и особенно беспокоил в редкие минуты полной тишины, но это был очень странный звук. Он появлялся только тогда, когда Омид поворачивал голову в сторону берега чуть правее от того места, где тропинка, по которой он шел, начинала отдаляться от него, словно что-то звало его и просило сделать еще несколько шагов вдоль линии моря. Фыркнув и тряхнув головой, пытаясь отделаться от наваждения, Омид повиновался. Очень скоро голоса пропали, а вместо них в поле его зрения появилась корма белой лодки, на борту которой была написана буква «К».

«Если бы на ее месте была бы какая-нибудь другая буква, для меня это было бы просто судно, — быстро размышлял Омид. — Но именно «К», появившаяся при таких странных обстоятельствах, и именно после того, когда я попросил дух Ки помочь мне?! Я должен попро…»

— Стоять! Отойти назад! К берегу подходить запрещено!

Навстречу им уверенным шагом подходил какой-то военный, по всей видимости имевший право применить силу и даже открыть огонь в случае возникновения опасности нарушения границ страны или же каких-либо недавно очерченных специальных зон. Омид думал было объяснить свой порыв, но вовремя сдержался, заменив объяснение на какую-то лапшу типа «ой, мы и не заметили, как подошли близко к берегу», чем заметно усилил степень решительности военного по их выдворению из запретной зоны. Омид понял: подойти к лодке им не дадут. Во всяком случае не сейчас. Он повернул обратно, чтобы вернуться на тропинку, ведущую в город, и снова в