Совьетика - Ирина Маленко

Впрочем, по сравнению с юнионистами, конечно же, это люди приятные в общении, обходительные, интеллигентные. Хотя ни на один шаг, нарушающий установленные рамки, они не пойдут: Надетт даже выбросила в урну копченую колбасу, которую ей передали для меня родственники, когда она была в России – ведь "в Великобританию запрещается ввоз мясных товаров". Хотя даже в том маловероятном случае, если бы колбаса была у нее обнаружена таможней, ничего бы ей за это не грозило, даже штраф. Колбасу бы просто конфисковали, и все. Но зачем рисковать? Ведь есть законы и есть правила, установленные законными властями. Так они считают. Они говорят "правительство", имея в виду Тони Блэра. Я его своим премьер-министром не считаю. Как не считает и ни один из настоящих ирландских патриотов. И как кажется, скоро не будет считать и большинство самих британцев!

…Мы сидели за столом в доме Мэнди, на кухне. Она битком была забита всякими восточными специями, всякими экзотическими продуктами, о которых хозяева дома, судя по меню нашего праздничного ужина, имели самое слабое представление. Они просто были куплены для того, чтобы показать : "Вот что мы можем купить!" Тут же – какие-то вещи, поломанные, когда-то явно дорогостоящие – и брошенные посреди дома, от нежелания и отсутствия необходимости их чинить . Ведь можно купить новые.

Обстановка за столом была богемная. Бутыли экзотических вин, обед, приготовленный лично именинницей, – а потому почти несъедобный; но, конечно же, все вслух нахваливают его как только можно. Или лучше сказать, как нельзя. Я принесла Надетт в подарок банку кабачковой икры из русского магазина в Дублине – и она тут же начала рассказывать всем, как она обожает кабачки и баклажаны, а икру намазывала тонюсеньким слоем на ломтики хлеба.

За столом были Мэнди, её муж-англичанин, Надетт, я и респектабельная пара средних лет – друзья Мэнди и её супруга по партии. Время от времени на кухню вбегали дети: у Мэнди был один сын от первого брака и двое – от этого. Младшая девочка вбежала с помпонами в руках и выплясывала перед нами по кухне танец а-ля американские чирлидеры, скандируя: " СДЛП! СДЛП!" Ребенку всего девять лет, и он повторял партийные лозунги явно потому, что просто ничего другого никогда больше не слышал – легко, весело, не задумываясь…

В том, как Мэнди говорит о Шинн Фейн, проблескивает классовая презрительность: "Эти необразованные дикари!" Вопрос о том, почему они не смогли получить образование, её не интересует. Она только что осушила третий бокал старого вина – и осуждает ирландских республиканцев за то, что в маленькой деревне в графстве Фермана они не пустили на культурный вечер английскую аристократку, являющуюся дальней родственницей нашего Александра Сергеевича Пушкина. Не пустили потому, что считают, что нечего делать здесь, на ирландской земле, британским аристократам, ведущим себя здесь так, словно это их земля.

Мэнди удивлена тем, что не видит с моей стороны бурной реакции возмущения в адрес "диких шиннеров" и в её поддержку. А меня, честно говоря, гораздо больше занимает вопрос не о мнимых или действительных родственниках Пушкина, а о том, почему СДЛП поддержала позорную, даже не половинчатую, а четвертинковую колониальную реформу здешней полиции, оставляющую на своих местах тех, кто годами нарушал и продолжает нарушать те самые права человека, о которых так пекутся Мэнди и Надетт. Только не где-нибудь в Пакистане (они очень любят поговорить, например, о тяжелой доле пакистанских женщин), а здесь, прямо у них под носом. В их собственной стране.

Напившись, гости за столом начинают бурно обсуждать жизненно важные проблемы: в какой южноевропейской стране лучше купить себе второй домик, для отдыха в летние месяцы? Во Франции, в Испании, в Португалии? А мне вспоминается многодетная мать из белфастского Полегласса, радующая своих детей обновками из благотворительного секонд-хэнд шопа…

Мне ужасно хочется спать, но меня из-за стола не отпускают. Обижаются. Мне завтра вставать в 5:30, а ведь у богемы – как раз противоположный режим дня…И я, тараща изо всех сил глаза, чтобы не уснуть, продолжаю их слушать. Решения мировых проблем, предлагаемые ими за экзотическим вегетарианским столом, напонимают мне Марию-Антуанетту: " Нет хлеба? Так пусть едят пирожное!" Обидятся ли они, если я скажу это вслух?

Когда я не выдерживаю и отправляюсь спать, принося тысячу извинений, Надетт доводит меня до дверей и по секрету признается, что скоро вернется в Дублин. Хотя до сих пор я ни разу не слышала её жалующейся на здешнюю жизнь или юнионистов. Она отзывалась о них, во всяком случае, с большим уважением, чем. о "шиннерах".

– Почему, Надетт? Что-нибудь случилось?

– Ах, ты не представляешь, как это тяжело! Когда мы сюда переехали, я думала, что уж в таком квартале-то, как наш, не будет иметь никакого значения, католики мы или протестанты. И только теперь, пару лет спустя, я окончательно убедилась в том, какой степени здесь достигает сегрегация между двумя группами населения. Даже среди таких респектабельных людей, как те, среди кого мы живем. Сегрегация просто полная – они совершенно не общаются с нами и отказываются общаться! А ведь казалось бы, между нами больше общего, чем. между ними и лоялистами или нами и республиканцами… Но нет…

"Дама, приятная во всех отношениях", явно расстроена. Я знаю, она хочет как лучше. Но ей есть куда убежать, когда она видит, что её цивилизованные и неэкстремистские методы не действуют на практике.

А куда бежать и что делать тем, кто обречен на жизнь и на пожизненную дискриминацию здесь? И что им остается, кроме как стать такими, как они есть? Кроме того, чтобы подняться с колен и взять свою судьбу в свои руки, – неважно, как громко при этом будут вопить все эти "люди приятные во всех отношениях"?

С Надетт я познакомилась случайно – в процессе поиска новой работы, на одной из конференций по мультикультурности, которые стали учащаться даже на Севере и которые я посещала добровольно в свободное время. Потому что перейти на работу в сектор НПО с моим послужным списком было возможно только через волонтерство. А мне очень хотелось работать с живыми людьми, а не с «клиентами». Причем именно в той сфере, для которой я считала себя просто созданной – с людьми разных национальностей.

Не надо думать, что у меня были какие-то особые иллюзии в отношении НПО. Посещая их в свободное от работы время, я хорошо видела, как отчаянно им приходится бороться за место под солнцем: ежегодно в одно и то же время среди них начиналась лихорадочная борьба за гранты. Ни одна должность в этих «независимых» организациях не была гарантирована от ликвидации через год-два, в зависимости от того, удастся ли выбить очередной грант. А спонсором могли быть как частные благотворительные организации, принадлежащие какой-нибудь кучке толстосумов, так и государство, причем учитывая характер последнего здесь, еще неизвестно, что хуже. В любом случае, о какой независимой работе может идти речь, если, например, будущее существование НПО зависит от продления контакта с министерством внутренних дел? Или когда тебе выдают средства на тот или иной проект на 2-3 года, а потом надо придумывать ему какое-то новое название и одевать его «в новую одежку» – просто для того, чтобы получить деньги для продолжения той же самой работы, нужда в которой за эти 2-3 года только выросла?

Логики, казалось бы, никакой, а на самом деле она элементарна – постоянно напоминать «этим интеллигентам», кто держит в руках вожжи. НПО по сути – обыкновенные содержанки, а «кто девушку обедает, тот ее и танцует». Сделаешь что-нибудь излишне независимое – тебе тут же перекроют финансовый кислород. Делать надо то, что полезно прежде всего спонсору, а уж потом, если останется для того пространство и средства – людям. И поэтому, к сожалению, очень часто занимались в подобных организациях пустой говорильней: проводили семинары, конференции, на которых участников вкусно кормили, и им приятно было пообщаться с другими такими же интеллектуалами, как они сами. В этих кругах тоже все друг друга знали и варились более или менее в собственном соку. О правах мигрантов говорили чаще всего «эксперты» из представителей местного населения, знающие о наших проблемах чисто теоретически. (Никто из них не испытал на своей шкуре, например, то, что испытала я, пытаясь воссоединить свою семью. А мне еще грех было жаловаться, были люди и в гораздо более отчаянном положении.) Если кто из самих мигрантов и попадал на такие мероприятия, то, как правило, для галочки: вот, посмотрите, у нас есть живой нигериец (алжирец, монгол – ненужное зачеркнуть)…

Здесь процветало к нам именно такое отношение, с которым я попробовала было бороться в рядах ШФ: когда за права мигрантов борются не вместе с ними, а вместо них. Это снисходительное отношение к нам – как к детям, которые еще сами до борьбы не доросли, и поэтому это надо делать вместо них – очень меня обижало. Это ощущалось… Ну, как если бы взрослого человека попытались насильно кормить с ложечки. По своей сути это ведь такой же расизм – сродни «миссионерству среди дикарей», которым надо якобы «помогать, просвещая». Вдвойне такое отношение обидно, когда образовательный и интеллектуальный уровень подобных «миссионеров» ниже среднего в твоей собственной стране. Ну, например, у нас вся страна знает и любит книги уроженца здешних мест – Томаса Майн Рида, а здесь и «Всадника без головы» ни в одной библиотеке днем с огнем не сыщешь, и никто о таком писателе даже не слыхивал… И после этого можно воспринимать всерьез попытки таких людей учить тебя как надо жить?!