О Понимании - Василий Васильевич Розанов

и точными сведениями, являются, однако, такими, как будто бы они происходили от первобытных народов Африки или Америки: до такой степени им незнакомо и чуждо все, чем духовно жили и живут еще народы, от которых они действительно происходят. Литература учебников в долгие годы школьного обучения, газеты и журналы в течение всей остальной жизни – вот что отделило новые народы от великих и воспитывающих памятников минувшего творчества и сделало то, что они идут вперед уже не руководимые этими памятниками, которые все более и более забываются.

Третье и последнее замечание, которое мы желали бы сделать, касается особого характера всех впечатлений, из которых слагается воспитание и который не только не парализуется последующим влиянием жизни, но, напротив, усиливается и укрепляется: это прерванность каждого впечатления, недовершенность его.

Никто не останавливался на этом мыслью, а между тем нет ничего, что так могущественно не допускало бы в душе воспитывающегося установиться какому бы то ни было прочному влиянию, хорошему, как и дурному. И в самом деле, один тот факт, что обучение ежедневно слагается из 5 неодинаковых впечатлений утром (классные занятия) и стольких же вечером (приготовление уроков), т. е. что между окончанием одного восприятия и началом другого не проходит более 3/4 часа, может дать понятие о том, какою tabula rasa, иссеченною мелкими и тусклыми черточками, должна стать душа каждого воспитывающегося. Каждая мысль является перерванною другой мыслью, каждое чувство является вытесненным другим чувством; ни одной оконченной мысли, ни одного полного чувства, и это в течение 8–10 лет. Теперь представим, что человек с самою восприимчивою душою читает самую потрясающую книгу, которая когда-либо была написана, но так, что через каждую страницу он должен разрешить одну нетрудную задачу по алгебре и затем выучить урок по географии и потом только продолжать чтение, впрочем непрерывное опять только до следующей страницы, – мы спросим, каково должно быть влияние такого чтения? что осталось бы от него в душе читающего, при других условиях, быть может, преображенной бы этим чтением? А мы взяли наилучшую душу и наилучшее впечатление.

Этим объясняется, почему молодые поколения в наше время, выходя из школы на широкую арену жизни, не выносят с собою ни одной привязанности и ни одного интереса; и еще почему на всех поприщах жизни – в общественной деятельности, в науке, в поэзии и искусстве – уже давно не появляется ни одного великого дарования. Никакой гений не в состоянии устоять против трех этих влияний. Кеплер и Дант, пройдя современную школу, сделались бы – один посредственным ученым, другой составителем порядочных стихов.

И здесь опять сказывается та слепая историческая сила, на которую мы указывали ранее, против которой мы бессильны бороться, хотя и чувствуем, куда она влечет нас. Потому что как иначе возможно было бы устроить воспитание, а устроивши так – как было не погубить в зародыше всякое дарование?

По отношению к науке орган, о котором мы говорим, не может быть столь определяющим, как по отношению к воспитанию, но может быть гораздо более деятелен, чем как это было до сих пор в каком бы то ни было государстве. Интересы науки, ее затруднения, задачи, перед которыми стоит она, не говоря уже о ее нуждах, должны быть столь же близки для государства и народа, как интересы воспитания или правосудия, и гораздо более дороги, чем интересы накопления богатств. Последние уходят также быстро, как и приходят, а сокровища науки никогда не оставят того, кто раз сумел приобрести их. А между тем как многое здесь зависит от простого недостатка средств, как неисчислимо то, что могло бы быть выполнено наукою при деятельной помощи государства. И каким светом облилось бы в истории подобное государство, интересы чистой истины поставившее не ниже интересов материальных. И как малого стоило бы это для него, – гораздо меньшего, чем сколько стоит самый недолговечный блеск.

Из косвенных влияний на умственное воспитание, какие мог бы оказать этот орган, самое важное есть то, которое коснулось бы направления и исправления уже существующих влияний литературы, как художественной, так и научно-политической. И это влияние государства также могло бы быть могущественным, и оно не встретило бы слишком большого сопротивления, если б было совершенно бескорыстно и кроме умственного воспитания не имело бы других целей (явных или скрытых). Оно могло бы выразиться в покровительстве умственным и художественным произведениям всех веков, откуда бы они ни шли и какому бы народу ни принадлежали, с постоянным соблюдением только одного условия, чтобы они были воспитывающими по своему духу. То есть не то должно быть принимаемо в соображение, что утверждается или отрицается книгою, но то одно, как утверждается или отрицается, совершенно ли и прекрасно или же дурно и отвратительно. До сих пор обыкновенно употреблялся обратный способ: книги, как бы отвратительно они ни были написаны, покровительствовались и одобрялись, лишь бы они защищали известный предмет и служили известной цели; и никогда цели, сами по себе прекрасные, не были так несправедливо и порою так непоправимо запятнаны, как этими дурными средствами. То отвращение, которое невольно внушали к себе эти последние, естественно переносилось, по ассоциации чувств, и на самые цели.

Кладя в основание своей деятельности обратный принцип – покровительства не целям, какими бы средствами они ни выполнялись, но средствам, чему бы они ни служили, лишь бы были прекрасны, – государство может опереться на живое сочувствие всех лучших людей и в своей отрицательной деятельности: не покровительствуя, но подавляя; несочувствием же и враждою может пренебречь. Потому что никакое стремление не нуждается или не должно нуждаться в низком, и никакое убеждение – в обмане. И, подавляя низкое, обманывающее и глупое в литературе, оно окажет одинаково великую услугу всем стремлениям и всем убеждениям, самым противоположным и враждебным между собою. Дурная защита всегда более вредит защищаемому, в чем бы оно ни заключалось, нежели хорошее опровержение, тогда как последнее, разбиваясь об истину, внушает высокое понятие о ней, первая заставляет думать, что она незащитима хорошими, т. е. справедливыми, доводами.

В нравственном возрождении одинаково нуждаются все партии, все борющееся за господство в умственном и в политическом мире. Пока еще не достигнувши своих целей, они уже успели своими дурными средствами до того развратить всех, что скоро не для кого будет и желать этих целей. Если и есть благо, прекрасное и достижимое, то немногие сохранившие чистоту свою усомнятся, есть ли достойные этого блага, ради которых стоило бы стремиться к нему.

5. Орган, осуществляющий нравственное благо. Он может действовать также двояко: отрицательно и положительно. Отрицательное действие его могло