Родная старина - В. Сиповский

Затем торговые люди сборы на войну с них полагали на государеву волю и прибавляли в заключение, что «рады служить своими головами за Царское здоровье и за православную веру помереть».

Люди низшего чина, сотские и старосты черных сотен и слобод, от имени всех тяглых людей объявили:

«Мы, сироты твои, тяглые людишки, по грехам своим оскудели и обнищали от великих пожаров, от пятинных денег, от поставки людей, от подвод, от великих податей и от разных служб в целовальниках… Всякий год с нас, сирот твоих, берут в государевы приказы по ста сорока пяти человек в целовальники, да с нас же берут извозчиков с лошадьми стоять беспрестанно при земском дворе для пожарного случая, а мы платим тем целовальникам да извозчикам каждый месяц подможные кормовые деньги. И от великой бедности многие тяглые людишки из сотен и из слобод разбрелись розно и дворишки свои покидали».

Таким образом, царь из уст выборных людей узнал о полной готовности жертвовать своим достоянием и даже жизнью на пользу родной земли, но услышал также и о бедственном положении ее, особенно черных людей, – и убедился, что еще надо думать не о войне, а о строении своей земли.

На верность вероломных казаков трудно было полагаться, а без них Москве трудно было бы оборонять от турок отдаленный Азов. Город оказался по досмотру так разбит и разорен, что нельзя было его скоро поправить. Наконец к царю пришли из Молдавии вести, что султан поклялся в случае войны с Москвою истребить всех православных в своих владениях.

Царь послал 30 апреля казакам приказ покинуть Азов. Они разрушили его до основания, не оставили камня на камне и вышли из него. Когда громадное турецкое войско пришло отнимать Азов от казаков, то увидело лишь груды развалин.

Русским послам, отправленным в Константинополь, наказано было сказать султану:

– Вам самим подлинно известно, что донские казаки издавна воры, беглые холопи, живут на Дону, убежав от смертной казни, царского повеленья ни в чем не слушаются, и Азов взяли без царского повеленья, помощи им царское величество не посылал, вперед за них стоять и помогать им государь не будет, ссоры из-за них никакой не хочет.

Иноземцы в России

На соборе по азовскому делу ясно сказалось плачевное состояние Русской земли; от страшного разгрома и смуты она в течение почти 30 лет не могла еще очнуться и оправиться. Жаловались не только на нищету и разорение, но и на воевод, и на приказных людей. В высших правительственных местах, в московских приказах, где под начальством бояр дьяки и подьячие вершили всякие дела, добиться правды было тоже нелегко: приказные люди были очень падки к посулам и тянули (волочили) дела обыкновенно очень долго. «Московская волокита» с разными взятками и подачками была так убыточна для просителей, что порою побуждала их вовсе отказываться от своих исков…

При всем добром желании царя и благомыслящих бояр искоренить это зло было весьма трудно: людей сведущих было крайне мало, а людей честных, способных служить «беспосульно» и «безволокитно», еще меньше.

Недостаток образования, которое поднимает человека умственно и нравственно, сказывался уже весьма ощутительно, но немногие русские того времени понимали это. Современники-иностранцы говорят, что русские не любили никаких высших знаний и нельзя встретить во всей земле человека, который бы разумел по-латыни. (В те времена латинский язык был ключом ко всякому знанию: научные рассуждения тогда писались по-латыни.)

Если не понимали тогда на Руси цены образования в широком смысле, то нельзя того же сказать о знаниях прикладных, т. е. применимых к житейскому обиходу, – их давно уже ценили русские и готовы были платить «хорошие» деньги разным иноземным «хитрым» рудознатцам, лекарям, пушкарям, оружейникам, золотых, серебряных и разных других дел мастерам.

Долгие войны со шведами и поляками особенно давали чувствовать русским цену европейского военного искусства, превосходство европейского вооружения и ратного строя над русским: при всей готовности умереть, сложить свои головы за царя и отечество, при всем мужестве, которому удивлялись иностранцы, русские войска нередко в открытом поле терпели поражения от неприятелей, слабейших числом, но лучше вооруженных и более искусных в ратном деле. Царь понимал вполне необходимость преобразования войска, приказывал, как мы знаем, обучать ратных людей иноземному строю, вербовать целыми тысячами иноземных солдат, на которых не жалели издержек.

При царском дворе служило много иноземцев: были тут лекари, аптекари, часовых и органных дел мастера и проч. Один из них на диво русским соорудил такой искусный орган, что в то время, как он играл, пели птицы (соловей и кукушка), искусно сделанные на нем. Царю очень полюбилась эта диковинка, и он подарил мастеру за нее 2,5 тысячи рублей.

Начинали, очевидно, сознавать уже важность вообще науки: в грамоте ученому голштинцу Олеарию от имени царя Михаила Феодоровича говорится:

«Ведомо нам учинилось, что ты гораздо научен и навычен астрономии, и географус, и небесного бегу, и землемерии, и иным многим надобным мастерствам и мудростям, а нам, великому государю, таков мастер годен».

География, видимо, занимала царя: он велел сделать дополнения и объяснения к карте «Большой чертеж Русской земли», составленной еще по приказу Бориса Годунова.

Хотя русские смотрели на иноземцев как на еретиков, боялись «иноземной прелести», как выражались тогда, но все-таки надобность в «иноземных мастерствах и хитростях» пересиливала эти опасения, и московское правительство беспрестанно призывало к себе иностранных мастеров и промышленников, давало им охотно всякие права и льготы, обыкновенно с условием, чтобы они «обучали русских своему делу и никакого ремесла от них не таили». Голландцу Виниусу позволено было в окрестностях Тулы устроить завод для выделки разных чугунных и железных вещей, литья пушек, ядер и проч.; другому иностранцу Марселису дано право заводить железные заводы на Ваге, Костроме и Шексне «безоброчно» и «беспошлинно» на двадцать лет; третьему – шведу Коэту дано такое право на пятнадцать лет на заведение стеклянного завода; четвертому разрешено добывать золу и поташ и т. д. Очевидно, правительство старалось водворить в Русской земле новые полезные промыслы и производства и поднять промышленность.

В это время в Москве жило уже много иностранцев, одних протестантских семейств насчитывали до тысячи. Сначала они селились в городе, где хотели, устраивали в своих дворах себе молитвенные дома (кирки); но скоро русские священники, опасаясь соблазна для православных, стали сетовать на это: тогда было отведено для кирки особое место и велено сломать те, которые немцы устроили близ русских церквей.

Частые посольства русских за границу и от разных иностранных дворов в Россию должны были также все более и более знакомить русских с Западом. Много любопытного видели русские за границей, много было там и привлекательного для них – недаром русское духовенство так опасалось «иноземной прелести».

Иностранных послов принимали обыкновенно очень торжественно, с истинно русским широким гостеприимством и хлебосольством, но в то же время не всегда относились к ним доверчиво. Еще на границе встречали их царские пристава и сопровождали до Москвы, где уже происходил пышный, торжественный прием, причем сообразовались с важностью и значением посольства.

Вот как описывает один из таких приемов Олеарий, бывший при голштинском посольстве (1634):

«13 августа мы приехали в последнее село пред Москвою. На другой день рано утром пристав с толмачом своим и писцом пришли к посланникам, благодарили их и всех нас за оказанные им во время пути благодеяния и просили у нас извинения, если они служили нам не так, как бы следовало. Послы подарили приставу большой бокал, а толмачу и писцу дали денег. Затем мы стали готовиться к въезду в Москву».

В стройном порядке, с конными стрельцами впереди, двинулось посольство к столице.

«Когда мы приблизились, – продолжает Олеарий, – к Москве, навстречу нам прискакали один за другим десять гонцов. Они беспрестанно уведомляли, где еще находились русские, которые должны были принимать нас, и привозили приказание продолжать наше шествие то скорее, то медленнее, для того чтобы одна часть не пришла в назначенное место раньше другой и чтобы, таким образом, не пришлось дожидаться которой-нибудь из них. Кроме того, мы встречали целые толпы всадников русских, прекрасно одетых; они быстро проносились на своих конях мимо нас и так же быстро возвращались. Между ними было и несколько наших знакомых из шведского посольства, которым, по-видимому, не дозволялось подъехать к нам и пожать нам руку; они только издали приветствовали нас. За четверть мили от Москвы встретило нас более четырех тысяч человек русских в богатых одеждах и на прекрасных лошадях; они поставлены были в строй, сквозь который мы должны были проходить.