Родная старина - В. Сиповский

Канцлер по приказу государя от его имени отвечал послам, что грамоты будут переведены на русский язык и решение царя по ним будет объявлено через бояр. Канцлер, произнося титулы своего государя, а также и великого князя голштинского, снимал шапку и потом снова надевал ее. Позади послов в это время была поставлена лавка, покрытая ковром, на которую они и сели по приглашению царя.

Затем канцлер объявил, что царское величество допускает к своей руке важнейших слуг посольства.

По окончании этого обряда царь, приподнявшись несколько с престола, спросил у послов о здоровье их князя. Вслед за тем прочтена была роспись княжеским подаркам; они были внесены в приемную и немного спустя вынесены обратно. Затем предоставлено было послам высказаться о цели, с какой они посланы, и те просили, чтобы в силу договора, заключенного шведским королем и князем голштинским по персидскому делу, дозволено было бы их выслушать тайно вместе со шведскими послами.

Затем царь велел спросить послов, здоровы ли они и не имеют ли в чем недостатка, и сказать им, что он соблаговоляет, чтобы они в тот день кушали от его стола. После этого два боярина, которые ввели послов в приемную комнату, вывели их из нее, и они поехали с приставами и стрельцами домой в прежнем порядке».

Голштинское посольство, о приеме которого рассказано Олеарием, приезжало в Москву, чтобы уладить дело насчет торговли с Персией. Царь дозволил голштинским купцам на десять лет свободный проезд по русским владениям в Персию, за что они и должны были платить в казну 600 тысяч ефимков серебра (считая их 14 в фунте).

Последние годы царствования Михаила Феодоровича

Михаил Феодорович в конце своего царствования был сильно озабочен своими семейными делами. Задумал он выдать свою дочь за какого-либо иностранного принца. Попытки породниться таким способом с иноземными дворами, как известно, делались уже при Грозном, а затем при Борисе. Михаил Феодорович проведал, что у датского короля есть сын, принц Вольдемар, по возрасту как раз подходивший к царевне Ирине Михайловне. Царь засылал послов в Данию, чтобы получше разузнать о принце и добыть его «парсуну» (портрет). В Дании мысль о браке принца с царской дочерью понравилась, а Марселис, которому царь поручил вести переговоры по этому делу, действовал ловко.

Московская земля западным европейцам представлялась грубою и дикою; датские сановники говорили Марселису:

– Если наш королевич туда поедет, то сделается холопом навеки, и что обещают, того не исполнят. Как нашему королевичу ехать к диким людям!

В ответ на это Марселис уверял, что опасаться нечего, расхваливал московские порядки и ссылался на самого себя, что в Москве жить можно. От имени царя он заявлял, что Вольдемару не придется менять веру и никакого понуждения к тому не будет, что зависеть он будет только от царя и в удел получит на вечные времена Суздаль и Ярославль, да вдобавок дочери царь даст приданого 300 тысяч рублей.

Королевич отправился в Москву. Всюду в Московском государстве встречали его хлебом-солью и разными дарами. 21 января 1644 г. он прибыл в Москву и был принят с необычайным почетом: служилые и приказные люди в праздничных блестящих одеждах провожали его до Кремля; по улицам рядами были расставлены стрельцы безоружные. Это показывало, что царь считает принца не гостем, а членом своей царской семьи, которому никакой опасности не предстоит. Когда принц прибыл в отведенное ему помещение, от всех городов стали ему подносить хлеб-соль и разные дары: золотые и серебряные вещи, соболей и дорогие тонкие ткани.

Когда королевич явился во дворец, чтобы представиться царю, то был принят очень торжественно и радушно. Королевские послы, прибывшие с Вольдемаром, говорили царю речь от имени своего государя.

– Король просит царя, – сказали они между прочим, – принять и почитать королевского сына как своего сына и зятя, а сыну своему наказал царское величество как отца почитать, достойную честь и службу воздавать.

На эту речь от имени царя отвечал думный дьяк:

– Желаем, чтобы всесильный Бог великое и доброначатое дело к доброму совершению привел: хотим с братом нашим его королевским величеством быть в крепкой дружбе и любви, а королевича Вольдемара Христианусовича хотим иметь в ближнем присвоении, добром приятельстве и почитать, достойную честь ему воздавать как своему государскому сыну и зятю.

Царь посадил Вольдемара рядом с собою по правую руку, по левую сидел царевич Алексей. Потом за обедом принц опять был посажен рядом с царем, который всячески выказывал своему нареченному зятю привет и ласку.

Жених, как видно, очень полюбился царю. Принц и его приближенные были вполне довольны приемом, и дело, казалось, шло как нельзя лучше, но через несколько дней нежданно-негаданно было объявлено принцу, что до женитьбы он должен принять православие.

Принц был озадачен этим требованием, сослался на договор, по которому ему обещали, что вероисповедания не будут касаться, и заявил, что и не приехал бы, если бы знал, что придется менять веру.

Михаил Феодорович, очевидно, никак не хотел допустить и мысли о том, чтобы породниться с иноверцем, и Марселис, вероятно, при переговорах в Дании пообещал больше, чем следовало.

При свидании с принцем сам царь принялся уговаривать его принять православие.

– Послы королевские, – сказал царь, – у нас на посольстве говорили, что король велел тебе быть в моей государской воле и послушанье и делать то, что мне угодно, а мне угодно, чтоб ты принял православную веру.

– Я рад быть в твоей государской воле и послушанье, кровь свою пролить за тебя готов, но веры своей переменить не могу! – отвечал Вольдемар и просил отпустить его назад к отцу.

Царь настаивал, чтобы принц подчинился его воле, указывал на преимущество православной веры и на то, что на Руси «муж с женою в разной вере быть не может», что этого не только в высших государских чинах, но и в простых людях «не повелось». На просьбу же принца отпустить его царь заметил:

– Отпустить тебя назад непригоже и нечестно: во всех окрестных государствах будет стыдно, что ты от нас уехал, не совершивши доброго дела.

Положение становилось крайне натянутым и неловким с той и с другой стороны.

Несколько раз после того Вольдемар писал к царю, указывал на обещание в первой грамоте, что ему, принцу, не будет никакой неволи в вере. На это царь отвечал, что королевичу и теперь нет неволи, а в грамоте не было написано, чтобы его не призывать к соединению в вере. Королевича всячески уговаривали и бояре принять православие, расхваливали красоту и ум невесты. Патриарх прислал ему длинное увещание. Королевич и датские послы стали просить как милости, чтобы их отпустили из Москвы. Царь не отпускал, – видимо, он все еще не терял надежды, что Вольдемар уступит; но чтобы принц не убежал, стал больше наблюдать за ним, увеличили стражу, приготовленную как бы для почета… Опасения были не напрасны: королевич действительно попытался бежать, но его остановили стрельцы у Тверских ворот…

После еще нескольких попыток склонить Вольдемара к православию увещания прекратились; но, несмотря на его просьбы и требование короля, принца из Москвы не отпускали. Обращались с ним в то же время очень почтительно, старались всячески тешить его; устраивали для него охоты; царь приглашал его к своему столу… Неизвестно, чем кончилось бы все это. Смерть царя дала делу иной оборот.

Дело с Вольдемаром очень любопытно: оно ясно показывает, как недоверие к иноземцам и иноверцам и нетерпимость к западным религиям мешали сближению русских с Западом.

В последние же годы жизни царя его тревожило и другое дело. С Польшей шли постоянные пререкания и после Поляновского мира. Михаил посылал постоянно жалобы Владиславу на польских чиновников, писавших неправильно царский титул. Поляки считали это неважным, но русские послы утверждали, что «оберегать честь государеву» для них – главное дело, и требовали, чтобы виновные были казнены смертью. Подобные требования, конечно, не исполнялись, и неудовольствие русских год от году росло. Поляки в свою очередь жаловались, что в московской земле находят себе убежище восставшие против них малороссийские казаки.

В 1643 г. явился в Польше русский посол с важной жалобой, что поляки укрывают у себя самозванца, и с требованием выдать его. Русские проведали, что в Польше находится молодой человек, зовущий себя царевичем Иваном Димитриевичем, сыном Марины и Тушинского царя. Оказалось, что шляхтич польский Димитрий Луба взял с собою в поход на Москву в Смутную пору маленького сына и был убит. Сироту принял на свое попечение другой шляхтич и привез в Польшу, выдавая его за сына Марины, которого ему удалось будто бы избавить от казни, подменив другим ребенком. Сначала на маленького Лубу обратил внимание король. Война с Москвой тогда еще не была окончена, и Сигизмунд нашел, что «московский царевич» может быть ему при случае полезен, и назначил ему значительное содержание, и он был отдан на воспитание в монастырь. Когда же был заключен вечный мир с Московским государством, то про Лубу и забыли. Несчастный молодой человек, долго веривший в свое царственное происхождение, просил настоятельно, чтобы его избавитель сказал ему, кто он. Тот объяснил все дело.