Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

Опыты свои я по-прежнему проводил в сарае в Хедингтоне. С наступлением вечернего затишья двое слуг коронера обыкновенно приносили мне туда трупы — или, бывало, части трупов, — которые он осматривал в тот день. Слуги ждали всю ночь, пока я с ними работал, а после забирали обратно, в контору на Кларендон-стрит. За каждый визит я щедро платил им — по гинее на брата. Воистину, ради денег англичане готовы на что угодно.

В ходе этой работы я сделал ряд поразительных открытий. Я обнаружил способ пропускать электричество через все человеческое тело, при этом оно заметно сотрясалось и дрожало. Кроме того, мне удалось провести электрический ток через позвоночник ребенка, и это заставило глаза раскрыться, а губы разжаться. Я надеялся, что голосовые связки издадут те или иные звуки, но тут меня ждало разочарование. Мистер Франклин к тому времени уже высказал предположение о том, что электричеством возможно оживлять сердца у только что скончавшихся пациентов, и у меня не было оснований сомневаться в его словах. Разрушенное дерево способно дать зеленые побеги. Я вспомнил случай в Женеве, несколькими годами прежде, когда одну девочку признали мертвой после падения из окна второго этажа; тем не менее ее вернули к жизни с помощью электрического прибора, называемого лейденской банкой.

Субъекты, присылаемые коронером, были, как правило, мертвы слишком долгое время, что не давало никаких шансов на оживление. Однако, когда мне вручили младенца, недавно утонувшего в Темзе, я начал питать надежду, странную и безумную. Через маленькое отверстие в брюшной полости я откачал избыточную жидкость, а затем поместил ребенка на оловянную фольгу, которая является хорошим проводником. Далее я установил вокруг тела герметически закупоренные лейденские банки, соединенные между собой; раздался сильный треск, похожий на летний гром, и младенец, к моему огорчению, получил страшные ожоги. Но жизни не было. Помнится, я сказал коронеру, что изменение цвета кожи характерно для утопленников.

Оставаться в Оксфорде, не вызывая подозрений, мне было невозможно, хоть я и работал в самом отдаленном уголке Хедингтона. Я подкупил привратников, чтобы они не обращали внимания на мои ночные отлучки: я уходил прежде, чем запирали ворота колледжа, и возвращался в комнаты после того, как ворота отпирали. Они считали, что здесь замешана женщина, и я предпочитал их не разубеждать, хотя знал, что они будут судачить. Когда меня вызвал к себе в кабинет ректор, я заподозрил самое худшее. Впрочем, к тому времени я успел прийти к выводу, что пора уезжать. Степени я не получу; но теперь, когда отец мой умер, оставив мне состояние, которым я мог свободно распоряжаться, нужды в буквах, что ставятся после имени, у меня не было.

Ректор приветствовал меня достаточно тепло, и мы предались тому, что англичане называют болтовней.

— Наставник ваш сообщил мне, что вы исследуете законы естествознания, мистер Франкенштейн.

— Такова моя цель, сэр.

— Не приведут ли они вас, часом, к вещам мистическим и трансцендентальным?

— Я вас не понимаю.

— Присутствует ли тут духовный элемент?

— Я изучаю мозг и тело — не душу.

— Это христианский университет, мистер Франкенштейн. Нам никогда не следует забывать о душе.

Человек он был высокий, с лысой головой и густыми бакенбардами. Он предложил мне рюмку амонтильядо, от которой я не отказался.

— Думали ли вы когда-нибудь, сэр, о росте конечностей?

— Виноват?

— Существует некая сила, что формирует их в зародыше. Семя, что содержится внутри их собственного каркаса.

— Какое отношение это имеет к душе?

— Именно этот вопрос я мог бы задать вам, сэр. Действительно, какое отношение это имеет к душе? Обладай мы таковым объектом, он непременно играл бы свою роль в образовании тела. Часто говорят, что глаза — окна души. Профессор Хантер доказал, что глаза формируются в утробе.

— Знание наше, мистер Франкенштейн, конечно.

— О да, но я желаю его расширить. Я желаю пойти дальше во всех смыслах.

— Не понимаю, о чем вы.

— Буду выражаться начистоту, сэр. Я решился покинуть Оксфорд. Благодарю вас за оказанную мне любезность. Могу с долей определенности сказать, что это был наиболее значимый период в моей жизни.

Мы пожали друг другу руки. Должен сказать, избавление от чьего-либо общества никогда прежде не доставляло мне подобного удовольствия. Ректор олицетворял собою весь груз бесплодного учения, который я надеялся отрясти со своих плеч.

На той же неделе я собрал все свои вещи и, дав на чай слезливой Флоренс, нанял карету до Лондона. Отправлялся я в настроении самом приподнятом, убежденный, что мне вот-вот предстоит создать новый мир. Когда мы проезжали через деревню Актон, я, сидя в одиночестве, продекламировал несколько строчек из лорда Байрона:

Их удержать, облечь их в плоть живую,Чтоб тень была живее нас самих,Чтоб в слове жить, над смертью торжествуя, —Таким увидеть я хочу мой стих [15].

Я полагал, что недалек тот час, когда я в своих поисках источника жизни создам себя заново.

По прибытии на Джермин-стрит я нанял молодого носильщика, чье место находилось на дорожке рядом с церковью, чтобы он отнес мои свертки и прочие вещи в комнаты мои на четвертом этаже. Это был верхний этаж здания, однако тот выполнил работу без обычных жалоб и пустых слов, свойственных английским рабочим. Я выяснил, что зовут его Фредерик, или Фред. Живость и энтузиазм его мне до того полюбились, что я захотел узнать о нем побольше. На вид ему можно было дать никак не более тринадцати или четырнадцати лет.

— Так что, Фред, хорошо ли у тебя идет дело?

— То так, то эдак, сэр. Бывает хуже, бывает лучше. Сразу и не скажешь. — Манера говорить у него была мрачная, но под конец он улыбнулся, словно все это было чрезвычайно смешно.

— Как ты сюда попал?

— По наследству, сэр. Мой отец всю жизнь тут носильщиком проработал. Раз попытался вынуть осла из упряжи да и упал замертво. Ужасное происшествие. — И он снова улыбнулся.

— Когда это случилось?

— Три месяца назад. В тот самый день я на это место и встал. Мать мне сказала, такая уж, мол, судьба твоя. Говорит, это у нас семейное.

— Нет ли у тебя брата, который мог бы тебя заменить?

— У меня их несколько, сэр. И все не прочь.

— В таком случае я хотел бы предложить тебе другое место.

— На другой улице, сэр?

— Нет. Я имею в виду, что хотел бы предложить тебе другую работу. Не желаешь ли стать моим слугой в этом доме?

Он посмотрел на меня и снял шапку.

— Обязанности твои будут несложные. Я один во всем мире.

— А где я спать буду, сэр?

— В конце коридора есть небольшая комната. Окнами выходит на дорожку.

— На мою любимую. — Услыхав мой ответ, он, казалось, почувствовал облегчение. — Выходит, я буду мальчиком на побегушках — так ведь это называется, сэр?

— Ты будешь готовить для меня еду. Подавать мне одеваться. И так далее.

— И по поручениям будете посылать, да, сэр?

— Разумеется.

Он широко улыбнулся.

— Ты будешь моим доверенным лицом, Фред.

— А ну как не справлюсь?

— Со всем справишься. Гинея в неделю.

Он улыбнулся так, что показалось, будто он вот-вот рассмеется.

— Это вы про каждую неделю — верно, сэр?

— Про каждую.

— Коли так, сэр, я согласен. Побегу только матери скажу.

Часом позже он возвратился вместе с матерью. Женщина, слабая на ноги, она была чем-то удручена; на платке ее виднелись остатки нюхательного табака, а изо рта явственно пахло алкоголем. Взобравшись по лестнице, она с трудом приходила в себя, и я предложил ей свою фляжку с укрепительной водой. Она с готовностью приняла ее и, проглотивши большую часть содержимого, положила руку на голову сыну.

— Парнишка он хороший, — сказала она. — Стоит гинеи.

— Мамаша…

— Я вижу, вы джентльмен нездешний, сэр.

— Да. Из швейцарских краев.

— Неужто? А красивый, что твой англичанин, вы уж не обижайтесь на мои слова.

— Очень любезно с вашей стороны.

Все это время она пристально изучала взглядом мои апартаменты.

— Фред, — сказала она, — ты за этим камином приглядывай. В углу прогнил. А окна эти помыть бы надо.

— Вы совершенно правы, миссис…

— Шуберри. — Она улыбнулась мне, и я без труда заметил, что у нее не хватает зубов. — Слыхали вы про мистера Шуберри и осла?

— Да.

— Всю округу это поразило, сэр. Но я-то все стираю, как и прежде. Такая моя профессия.

Она как будто бы ожидала, что я заговорю.

— Вы меня очень обяжете, миссис Шуберри, если согласитесь меня обстирывать.

— Шиллинг за белье. Шесть пенсов за постель.

— Вполне разумная цена.

— Надеюсь, что так оно и есть, сэр. А что, сэр, в Шветцарии вашей прачки есть?