Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

— Поразительно.

В лавку вошла миссис Армитедж, неся поднос с чайником и чашками. Выглядела она существенно моложе своего мужа, на ней было зеленое атласное платье, едва прикрывавшее пышную грудь, а волосы она по моде завила кольцами.

— Не угодно ли чаю? — спросила она меня.

— Благодарю.

— Он горячий, сэр. Вода должна быть кипящею, иначе не почувствовать прелести листьев.

Итак, мы пили чай, а Селвин Армитедж пересказывал своему отцу подробности нашей встречи в парижской дорожной гостинице. Затем я поведал присутствующим о том, чем занимался в Оксфорде, стараясь не упоминать об экспериментах с человеческими телами. Вместо того я развлекал их описаниями эффективности электрического потока. Когда я рассказал про мертвого кота, шерсть у которого встала дыбом, а пасть раскрылась после небольшого электрического разряда, миссис Армитедж извинилась и поднялась в гостиную. Смеркалось, приближался вечер, и мужчины пригласили меня разделить с ними бутылку портвейна. Казалось, им жаль было меня отпускать.

После первого стакана я приступил к делам, интересовавшим меня более всего.

— Селвин говорил мне о том, что вы работали с мистером Хантером.

— Блаженной памяти человек. Был наилучшим хирургом в Европе. Любой канал мог раскупорить за какую-нибудь минуту. По грыжам ему не было равных.

— Расскажите ему о вашем свище, отец.

— Он соизволил меня лечить, когда у меня появились жалобы. Не успел я опомниться, как он уж начал и кончил.

— Но вам, должно быть, пришлось испытать боль, мистер Армитедж?

— Что такое боль, мистер Франкенштейн, когда ты в руках мастера своего дела?

— Об экспериментах его наслышан весь мир, — сказал я.

— Созерцать их было истинное чудо, сэр.

— Не пытался ли он замораживать существа, а затем оживлять их?

— Он практиковался на сонях, но безуспешно. Впрочем, однажды он, помнится, заморозил петушиный гребень. В сильные морозы они, знаете ли, отпадают.

— Но ведь он полагал, что сможет пойти тем же путем и с человеческим организмом?

— А вот это, мистер Франкенштейн, занятный вопрос. — Старик Армитедж подошел ко внутренней двери и позвал жену; та принесла сверху еще одну бутылку портвейна. — В этом отношении он, сэр, по большей части придерживался того же мнения, что и вы. Потому-то мой сын и рассказал мне о вас. Мистер Хантер верил в то, что он называл основою жизни. Мнение его было таково, что она порою держится в теле час или более после смерти.

— Следственно, ее возможно восстановить.

— Верно.

— В «Журнале джентльмена» я прочел любопытное сообщение о попытке оживить доктора Додда, — сказал я.

— Насколько я помню, сэр, сообщение это было неточным. В теплую ванну мы его не клали. Это не произвело бы большого эффекта.

— Но ведь мистер Хантер пытался вернуть его к жизни другими способами, не так ли?

— После того как его сняли с виселицы, тело доставили в дом мистера Хантера на Лестер-сквер, пустивши лошадей во весь опор. Мы растерли тело, чтобы восстановить его естественное тепло, а мистер Хантер тем временем попытался раздуть легкие с помощью мехов. Однако покойник слишком долго провисел в Тайберне. Затем, сэр, он испробовал вашу методу. Он пропустил по телу череду резких ударов, происходивших из лейденской банки. Увы, Додд был совершенно недвижим.

— Полагаю, мистер Армитедж, электрическая мощность была слишком низка. Банка никого не способна вызвать обратно к жизни. Тут необходима огромная сила.

— Есть ли такая сила у вас, сэр?

Я насторожился.

— В один прекрасный день я надеюсь ее достигнуть.

— А! Мечты. Мистер Хантер часто говорил, что экспериментатор, у которого нет мечты, и не экспериментатор вовсе.

— Он так и не прекращал своих экспериментов?

— Не прекращал. Ему случалось брать зуб у здорового ребенка и пересаживать в десну человека, которому тот был надобен. Зуб он привязывал водорослями.

— Это, несомненно, операция замечательная.

— О, что ему это, сэр! Он умел пересадить семенник петуха на живот курицы, и тот начинал расти.

— Говорят, — сказал я, — будто в его анатомическом театре всегда полно было наблюдателей.

— Целые толпы, сэр. Студенты к нему так и тянулись. Вскрыть субъекта было для него дело секундное.

— Зрелище, должно быть, весьма удовлетворительное.

— Наблюдать это, сэр, было подлинное удовольствие. С ножом он обращался прекрасно.

— Откройте мне один секрет, мистер Армитедж. Сколько субъектов он…

— Поставляли их регулярно. — Выпивши еще стакан портвейна, он взглянул на сына.

— Ему, отец, вы можете рассказать.

— В Лондоне, сэр, всегда умирает больше народа, чем рождается. Это достоверно. Всем не хватает места. Церковные погосты, того и гляди, лопнут.

— И все-таки он, должно быть, нашел источник.

— Скажу вам строго конфиденциально, сэр. Мистер Хантер был ординатором в больнице Святого Георгия. Не принесешь ли ты нам еще бутылку, Селвин? У него были ключи к тамошней мертвецкой. Довольно ли вам этих слов?

— Но он, верно, расчленил тысячи. Не все же они поступали из одного и того же места?

— Вы совершенно правы, сэр. Не все.

Я терпеливо ждал, пока Селвин Армитедж, вошедши в комнату с новой бутылкой, нальет вина в отцовский стакан. От предложенного я отказался.

— Слыхали вы о мешочных дел мастерах?

— Полагаю, нет.

— Воскресители. Работники Судного дня.

Я, разумеется, прекрасно знал, о чем он говорит, но притворился непонимающим, чтобы услышать дальнейшие секреты.

— Это люди, которые грабят могилы умерших. Или вламываются в склеп, чтобы оттуда стянуть свою жертву. Дело это не для белоручек, мистер Франкенштейн.

— Но ведь оно необходимо, сэр. Я в этом не сомневаюсь.

— Как еще возможно нам двигаться вперед? Разве смог бы мистер Хантер завершить свою работу над семенным канатиком?

— Не думаю.

— Стоили они очень дорого. — Осушивши стакан, он протянул его сыну. — Гинея за тело, а то и больше. Ребенок шел по цене за дюйм росту. Сделай одолжение, Селвин. Как бы то ни было, лучшие из них в своем деле были знатоки. Субъекта следовало доставить после того, как миновала стадия rigor mortis [16], но до наступления общего разложения. К тому же им приходилось избегать внимания толпы.

— Толпа в то время была хуже, — произнес Селвин.

— Их бы убили на месте, мистер Франкенштейн. На части разорвали бы. Толпа воскресителей ненавидела.

— Вы говорите о них в прошедшем времени, сэр. Но ведь они наверняка продолжают свое дело? Спрос, должно быть, велик, как всегда.

— Не сомневаюсь. Медицинские школы выросли до размеров неимоверных.

— Вы полагаете, они наведываются в те же места?

— На кладбища? Разумеется. В Уайтчепеле есть погост для нищих…

— Нет, я говорю о местах, где они обделывают свои дела. Где встречаются с работодателями. Где получают плату.

— Плату, сэр, они получают с черного хода. Таковой имеется в каждой больнице.

— Но ведь друг с дружкой они встречаются?

— Встречаются, чтобы выпить. Выпивка — вот и вся их жизнь. Трезвым такая работа не по плечу. Уж я, сэр, их повидал — сидят, бывало, в таверне с сумерек до зари.

— Что это за таверна?

— Изо всех самая знаменитая, мистер Франкенштейн. — Медленно осушивши целый стакан, он протянул его, чтобы ему налили еще. — Находится она в Смитфилде. Аккурат напротив Святого Варфоломея. Вот уж где мясной рынок, каких не сыскать.

Глава 9

Найти таверну в Смитфилде оказалось делом несложным. Я покинул Джермин-стрит с наступлением сумерек, и вскоре после этого возница высадил меня на Сноу-хилле. Подошедши к церкви Святого Варфоломея как раз в тот момент, когда часы на ней пробили семь, я увидел по левую руку от себя паб с вывеской «Военная фортуна». Там изображена была палуба фрегата с офицером, умирающим на руках у товарищей. Таверну было и слышно — звуки песен, смеха и громких голосов эхом отдавались от стен больницы. Собравшись с духом и убедившись, что кошелек с гинеями надежно скрыт у меня под рубашкой, я вошел в заведение.

Запах был очень силен. Помимо моей воли он связывался у меня с мертвечиной, хоть я и понимал, что идет он от живых. В воздухе была скверна немытой плоти, смешанная с миазмами отхожего места и запахом крепкой выпивки. По роду своей работы я, разумеется, привык к зловониям и вовсе никакого неприятного ощущения не испытал. Направившись к деревянной стойке, я спросил стакан портеру. Расположиться я решил так, чтобы заметить меня мог любой; желания быть принятым за правительственного шпиона у меня не было, потому в угол я не удалился. Я остался у стойки и отпустил громкое замечание о погоде, с тем чтобы окружающие услыхали мой выговор. Но они не проявили особого интереса, ибо в большинстве своем успели дойти до последней стадии опьянения, и через некоторое время я в состоянии был оглядываться вокруг, не привлекая к себе внимания. Были тут такие, что выпивали в одиночку, склонившись над своими бутылями и кружками; я заметил, что один помочился прямо на пол из грубых сосновых досок, не вызвав никаких замечаний. У нас в женевских тавернах в углах стоят горшки. Взор мой привлекла компания мужчин, сидевших в одной из ниш; все они курили длинные, тонкие трубки, которые, как я полагал, уже вышли из употребления. Они были молчаливы и задумчивы до крайности. На миг мне пришло в голову, что это те самые воскресители, которых я ищу. Позже я выяснил, что это золотари, чьим делом было подбирать собачьи, лошадиные и человеческие экскременты с городских дорог.