Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

— Ты занимаешься науками, — сказал он мне однажды вечером. — Можешь ли ты мне изъяснить, почему самые жалкие создания обладают жизнью, тогда как Элизабет лишена ее навеки?

— Дар этот не вечен, отец.

— Этот мотылек полон жизни. Видишь, как он кружит у пламени свечи? Радует ли его, по-твоему, его существование?

— Он словно бы танцует. Всем живым существам должно расходовать свою энергию.

— И все-таки этой жизни, этой радости придет конец.

— Мотылек не знает о смерти.

— Стало быть, он полагает, что бессмертен?

— Понятие бессмертия ему неведомо. Он есть. Этого довольно. Он не живет во времени.

— Сила существования, которой он обладает, — возможно ли ее найти?

— Что вы под этим подразумеваете?

— Существует ли некая сущность, некая жизненная искра?

— На этот вопрос, отец, я не могу ответить. Это постоянный предмет споров, но к удовлетворительному заключению прийти никому не удается.

— Стало быть, мы не знаем, что есть жизнь.

— Нет. Ей невозможно подобрать определение.

— На что же годны все твои науки и занятия, если они не позволяют понять самого важного?

— Все, на что мы способны, — двигаться от известного к неизвестному.

— Но когда неизвестное столь велико…

— Оно тем паче заставляет меня не жалеть сил, отец.

Мотылек по-прежнему порхал вокруг свечи, и я поймал его, сложив руки. Я чувствовал, как его бледные крылышки бьются о кожу моих ладоней, и внезапно испытал ощущение восторга.

— Я пытаюсь отыскать этот дух жизни.

— Что же думают на этот счет твои профессора в Оксфорде?

— О, они об этом не знают. — Я моментально пожалел о своем скором ответе.

— Стало быть, это тайные поиски?

— Не тайные. Этим занимаются многие другие. Мы работаем независимо друг от друга, стремясь к одной и той же цели.

— Выходит, хорошо жить в этом веке?

— О да. — Я раскрыл ладони, и мотылек неуверенно выпорхнул в сумеречный воздух. — Предстоят великие открытия. Мы откроем тайны электрического потока. Мы построим огромные соборы из вольтовых батарей, чтобы воссоздать молнию.

— И создать жизнь?

— Кто знает? Кто способен дать ответ? Возможно, я не застану этого.

— Ты всегда отличался настойчивостью, Виктор. Я верю — какую бы задачу ты перед собою ни ставил, ты непременно в ней преуспеешь. Чего бы тебе хотелось?

— Мне хотелось бы вернуть к жизни Элизабет.

Он опустил голову, но внезапно внимание его привлек слабый грохот в горах у нас за спиной.

— Лавина, — произнес он. — Что ж, сумей ты их покорить, Виктор, быть тебе знаменитым. — С этими словами он вздохнул.

Спустя несколько недель после похорон он заразился инфлюэнцей и начал слабеть день ото дня. То был для меня урок: так разум управляет телом. Жизненная сила обладает природою не только физической, но также умственной и духовной. Стоило отцу моему разувериться в жизни, и внутренние силы начали покидать его. Вместо того чтобы лежать в постели, он продолжал сидеть в кресле у себя в кабинете. Любовь его к книгам была такова, что он, полагаю, не желал с ними расставаться. О делах, которые он поручил своему доверенному служащему, мсье Фабру, он ни единожды не заговаривал. По сути, он ни единожды не завел связного, долгого разговора о чем бы то ни было. «Деньгами пользуйся с толком, — сказал он мне однажды вечером, в момент, когда я думал, что он спит. — Пусти их на достойное дело». Я был единственным его наследником и вполне сознавал, какие на меня возлягут финансовые обязательства. «Все, что в человеческих силах, тебе по плечу». Затем он снова погрузился в молчание.

Я сидел подле него, когда он умер. Я читал ему из «Страданий молодого Вертера» Гете — этот роман я всегда намеревался изучить, а поскольку достоинства его превозносил передо мною Биши, энтузиазм мой был тем более велик. Отец обладал превосходным знанием немецкого, однако понимал ли он мои слова, не знаю — возможно, что он к ним и не прислушивался. Мне всего лишь хотелось уверить его в том, что я с ним. Внезапно он открыл глаза.

— Не в том дело, что Вертер слишком много любил, — произнес он. — Он слишком долго жил. — Сказавши это, он тихо отошел.

Я ожидал некоей перемены в момент смерти, некоего ощущения ухода, но не мог предвидеть того, чему стал свидетелем. Казалось, он никогда и не был живым; казалось, он возвратился в некое предыдущее состояние, в каком находился прежде, чем наполниться жизнью. Он ушел обратно. Я пощупал у него пульс, потрогал сбоку шею, но все было кончено.

Итак, еще одного Франкенштейна зарыли в холм позади маленькой церкви в Шамони; я был единственным из близких родственников, при этом присутствовавших, однако следом за мною к могиле подошли домашние слуги, а также те, кто служил у отца, да те самые обитатели деревни, что были на похоронах Элизабет. Я не сдерживал слез — возможно, впрочем, оплакивал я самого себя.

Я провел в Швейцарии два месяца, в течение которых привел в порядок свои дела и передал управление компанией мсье Фабру, которому отец всегда доверял. В письме к ректору колледжа я изъяснил причины своей задержки и попросил у него отпуска до следующего триместра; разрешение, в согласии со сводом уставов, было дано, и я с удвоенным нетерпением и честолюбием ждал, когда смогу возвратиться к своим занятиям. Теперь я был наследником большого состояния, которым мог пользоваться бесконтрольно, ни перед кем не отчитываясь. К тому времени я уже твердо вознамерился пустить его на достижение своих целей в науке изучения жизни.

Были и другие причины, по которым я рад был возвратиться. Я несколько месяцев не получал никаких известий от Биши, и мне не терпелось узнать обо всех его подвигах в Лондоне. Теперь я обдумывал намерение снять в городе просторный дом, где мы с ним могли бы жить, тесно общаясь. Были у меня и другие планы, составленные в голове до того точно, словно подле меня сидел архитектор. Я намеревался создать огромную лабораторию, чтобы заниматься там опытами, поставив дело на широкую ногу. Мне хотелось создать «галерею жизни», где были бы выставлены все известные формы примитивного существования. Говоря начистоту, я хотел стать благодетелем человечества. Итак, ранней осенью того щедрого на события года я возвратился, полный энтузиазма и предчувствий, в Англию. Я полагал, что в Лондоне человек с деньгами в кармане является хозяином своей судьбы. Однако тут, как мне предстояло убедиться, я ошибался.

Глава 7

По прибытии в Лондон я снял комнаты на Джермин-стрит, предусмотрительно распорядившись, чтобы тяжелый мой багаж доставили в Оксфорд до моего приезда туда. Едва успев проглотить тарелку говядины в трактире рядом с церковью Святого Иакова, я направился на Поланд-стрит. Окна комнат, где прежде обитал Биши, были закрыты, поэтому я поднялся по лестнице и постучал в дверь тросточкой из слоновой кости, что привез из Швейцарии. К двери подошла молодая женщина, державшая у груди младенца. Утративши на миг дар речи, я лишь вперился в нее взглядом.

— Что вам угодно, сэр?

— Мистер Шелли?

— Как вы сказали, сэр?

— Здесь ли мистер Шелли?

— Здесь таких нет.

— Перси Биши Шелли?

— Нет, сэр. Джон Дональдсон. Его жена Амелия — это я. А это Артур. — Она похлопала ребенка свободной рукой.

Должен признаться, я испытал мгновенное облегчение.

— Прошу прощенья, миссис Дональдсон. Нельзя ли узнать, давно ли вы тут живете?

— В начале лета приехали, сэр. Мы из Девона.

— До вас тут, полагаю, жил молодой человек. Он мой друг…

— А! Тот юноша. Я и вправду кое-что слышала о нем от мистера Лоусона, что над нами. Странный юноша. До того переменчивый — не правда ли? — Я кивнул. — Он исчез, сэр. Съехал однажды утром. С тех пор его не видали. Коль уж вы зашли… — Она возвратилась в комнаты, так хорошо мне знакомые, и вскоре вышла обратно с небольшим томиком. — Если найдете его, не передадите ли ему вот это?

Она вручила мне книгу, в которой я узнал экземпляр «Лирических баллад». Он часто читал оттуда во время наших вечерних бесед.

— Я ее под диваном нашла, сэр. Упала, должно быть. Нам с мистером Дональдсоном, сэр, она ни к чему.

Я дал ей соверен, который она приняла с многократными возгласами радости. Не зайти ли в поисках новостей о Биши к Дэниелу Уэстбруку в Уайтчепел, подумалось мне. Однако воспоминания о той местности, темной и туманной, заставили меня отказаться от этого плана. Вместо того я решился возвратиться в Оксфорд, где Биши сможет, если пожелает, меня найти. Комнаты свои на Джермин-стрит я тем не менее оставил за собой, чтобы было где укрыться от тихой университетской жизни.

Флоренс, моя служанка в колледже, приветствовала меня наверху лестницы удивленным восклицанием:

— Ах, мистер Франкенлайм, мы уж совсем было за вас отчаялись!