Чертово болото - Жорж Санд

Когда юные подруги спрашивали, хорошо ли у нее на душе, Мари решительно отвечала им:

— Ну, конечно же! Нечего мне бога гневить!

И сколько я ни видел в жизни невест, такой очаровательной не припомню.

Слово взял дед Морис; следуя обычаю, он кланялся гостям и приглашал их в дом. Прежде всего он привязал к колпаку над очагом украшенную лентами ветку лавра, которая должна была изображать собою как бы объявление о свадьбе. Вслед за тем он роздал всем приглашенным крестики, сшитые из двух пересекающихся ленточек, розовой и голубой, цветов невесты и жениха. Гости обоего пола должны были хранить эти эмблемы, чтобы в день свадьбы украсить ими одни — свой корнет, другие — петлицу. Это было своего рода пригласительное письмо, билет, дающий право на вход.

После этого дед Морис произнес слова приветствия. Хозяин дома и вся компания, то есть все его дети, родственники, друзья и слуги, приглашались на благословение — на праздник, на игры, на танцы и на все, что за этим последует. Он не преминул сказать:

— Позвольте оказать вам честь и пригласить вас на этот праздник.

Хоть это выражение на первый взгляд и противоречиво, оно очень правильно выражает мысль, что мы оказываем честь тем, кого считаем достойным ее.

Несмотря на то что приглашение это со всем радушием приносится в каждый дом и по всей округе зазывают гостей, вежливость, в высокой степени развитая среди крестьян, требует, чтобы воспользовались им в каждой семье не более чем двое: глава семьи и один из детей.

После того как эти пригласительные письма были разосланы, жених с невестой и их родные отправились все вместе обедать на мызу.

Маленькая Мари пасла потом на общинной земле своих трех барашков, а Жермен пахал землю, как будто ничего не случилось.

Накануне дня свадьбы, около двух часов пополудни, явились музыканты, а именно волынщик и рылейщик, с волынкою и рылями, украшенными развевающимися в воздухе лентами; они играли приличествующий случаю марш в ритме, пожалуй, чересчур медленном для человека непривычного, но который был очень под стать глинистой почве этих мест и ухабистым, трудным дорогам. Парни и мальчишки выстрелами из пистолетов возвестили начало свадьбы. Понемногу собрались гости и, чтобы слегка размяться, принялись танцевать на лужайке перед домом. Как только стало темнеть, начались загадочные приготовления: все разделились на две партии, а когда сделалось совсем темно, приступили к церемонии раздачи подарков.

Все происходило в доме невесты, в лачуге Гильеты. Тетка Гильета взяла с собой дочь, двенадцать молодых и красивых пастушек, подруг и родственниц маленькой Мари, двух-трех почтенных матрон-соседок, женщин острых на язык, находчивых и строго блюдущих старинные обычаи. После этого она выбрала двенадцать здоровых парней, своих родичей и друзей, и, наконец, позвала старого конопельника, весельчака и отменного краснобая.

Та роль, которую в Бретани играет базвалан[6],— а там это обычно деревенский портной, — в наших деревнях отводится трепальщику конопли или чесальщику шерсти (обе эти профессии нередко объединяются в одном лице). Он участвует во всех церемониях, как веселых, так и печальных, потому что это человек очень сведущий и к тому же говорун, и в таких случаях ему всегда поручается держать речь, дабы достойным образом исполнить некие формальности, существующие с незапамятных времен. Профессии, связанные с кочевой жизнью, которые приводят человека в чужие семьи, не давая ему возможности уделять много времени своей собственной, всегда способствуют тому, что он становится болтуном, шутником, рассказчиком и певцом.

Трепальщик конопли прежде всего скептик. Он и еще одно деревенское должностное лицо, могильщик, о котором сейчас пойдет речь, — это вольнодумцы своей округи. Им столько раз приходилось говорить о привидениях, и они так хорошо знают все повадки злых духов, что сами их уже не боятся. Все они — могильщики, трепальщики конопли и призраки — трудятся по ночам. По ночам же конопельник рассказывает свои жалостные истории. Да позволят мне сделать тут небольшое отступление.

Когда конопля бывает должным образом подготовлена, то есть достаточно вымочена в проточной воде и подсушена на берегу, ее заносят во двор дома; там ее располагают стоймя маленькими снопами, которые стеблями своими, расходящимися книзу, и верхушками, связанными в пучки, в темноте сами по себе напоминают уже длинную вереницу маленьких белых призраков на тоненьких ножках, бесшумно скользящих вдоль стен.

Трепать коноплю начинают в конце сентября, когда ночи еще теплые, при бледном свете луны. Днем коноплю нагревают в печи; вынимают ее только вечером, чтобы трепать, пока она еще не остыла. Для этого пользуются особого рода станком, над которым укреплено деревянное трепало: ударяя по пазам станка, оно хлещет коноплю, не разрубая, однако, стеблей. Тогда-то и слышится в деревне среди ночи этот сухой и отрывистый стук трех стремительно следующих один за другим ударов. Вслед за тем наступает тишина; это чья-то рука передвигает пучок конопли, чтобы снова хлестать ее стебли, но уже по другому месту. Снова и снова раздаются знакомые три удара: теперь за трепало берется другая рука, и так продолжается до тех пор, пока луна не начнет бледнеть и не забрезжит рассвет. Так как работа эта длится всего несколько дней в году, собаки никак не могут привыкнуть к ней, и во все стороны разносится их жалобный вой.

В эту пору по деревне слышны необычные и таинственные звуки. Улетающие журавли парят на такой высоте, на которой и днем их нелегко разглядеть. Ночью же их можно только услышать. Их полный отчаяния хриплый крик где-то в заоблачной выси кажется призывом и прощальным приветом страждущих душ, которые тщетно стараются отыскать путь к небесам, куда неодолимый рок не дает им подняться, заставляя все время парить вокруг человеческого жилья: у этих птиц-кочевников, в то время как они следуют своей воздушной стезей, случаются странные заминки, и они бывают охвачены какой-то непонятной тревогой. Порою они сбиваются с пути — это бывает, когда своенравные ветры на большой высоте вступают в борьбу или меняют вдруг направление. Когда днем на небе появляются вдруг эти заблудившиеся птицы, видишь, как вожак их устремляется куда-то наугад, потом круто поворачивает и, возвратившись назад, летит теперь в хвосте растянувшейся треугольником фаланги, после чего все его сотоварищи искусно меняются местами и, перестроив свои ряды, снова следуют за ним в полном порядке. Нередко же после напрасных усилий измученный вожак отказывается вести караван; тогда его сменяет другой, который, в свою очередь, пытается найти выход из трудного положения, однако сплошь и рядом бывает вынужден уступить место третьему, которому удается наконец попасть в попутную струю воздуха и торжествующе возглавить полет. Но скольких все это стоит криков, сколько упреков, возмущений, какими дикими проклятиями на непонятном языке разражаются эти крылатые странники, сколько тревожных вопросов задают они друг другу!

В ночной тишине звучно отдаются эти зловещие крики и порою довольно долго кружатся над домами; и так как небо окутано тьмой, то помимо воли вас охватывают какая-то смутная жалость и тоска, которые длятся до тех пор, пока скорбная станица не исчезнет в необъятном просторе.

Есть еще и другие звуки, возникающие именно в это время года и доносящиеся по большей части из фруктовых садов. Еще не начали собирать плоды, воздух весь в бесчисленных шорохах и шуршаниях, и ночные деревья словно оживают и движутся впотьмах. То вдруг заскрипит согнувшаяся под нестерпимой тяжестью ветка, то сорвется яблоко и глухо ударится о сырую землю где-то у самых ваших ног. И вот вы слышите, как кто-то стремительно убегает, шелестит ветвями, шуршит травой; это дворовый пес, любознательный бродяга, всегда настороженный, дерзкий и вместе с тем трусливый, тот, что суется всюду, никогда не смыкает глаз, вечно что-то ищет, следит за вами, спрятавшись в кустах, и бежит при звуке упавшего яблока, думая, что вы бросили в него камень.

Вот в такие ночи под серым, затянутым облаками небом конопельник и рассказывает свои необычайные приключения. Он говорит о блуждающих огнях, о белых зайцах, о страждущих душах, о колдунах, превращенных в волков, о шабаше ведьм на перекрестке дорог и о совах, прорицающих в кладбищенской тишине. Помню, как, слушая его, я проводил эти первые темные часы среди движущихся трепал; их нещадные удары прерывали рассказ конопельника на самом страшном месте, и нас, детей, охватывал леденящий страх. Нередко бывало, что рассказчик продолжал говорить и вместе с тем хлестал коноплю; каких-то слов нельзя было разобрать: разумеется, то были ужасные слова — мы никак не решались просить его произнести их еще раз. Но от зиявшей на их месте пустоты становился еще таинственней и без того уже мрачный и страшный рассказ. Напрасно служанки напоминали нам, что слишком поздно, что нельзя оставаться так долго на воздухе и давно уже пора спать: самим-то им до смерти хотелось слушать и слушать.