Вектор атаки - Евгений Филенко

Кратов, вот уже несколько минут черкавший стилом по листу бумаги, закончил свой рисунок и пустил его по рукам.

– На кого это похоже? – спросил он.

– На кактус, – ответил Свифт.

– А ты переверни, – посоветовал Муравский.

– На перевернутый кактус, – тотчас же сказал Свифт.

– Нет, – заявил Аксютин. – На ренфанна это определенно не похоже.

– А на кого тогда? – спросил Кратов.

– На тахамаука, быть может…

Лив Беринг вылезла из своего гнездышка и тоже подошла полюбопытствовать.

– Скорее, на згунна, – сказала она.

– Тогда уж на гледра, – возразил Свифт.

– Где это ты видел живого гледра, кабинетный червь? – иронически осведомился Аксютин.

– У себя в офисе, – ответил тот с неменьшей иронией. – Буквально на прошлой декаде. Культурный, знаешь ли, обмен.

– Не спорю, – сказала Лив. – Згунна или гледр. Во всяком случае, кто-то этнически близкий тахамаукам. Прямой генетический потомок.

– Тем более что они уже тут засветились, – добавил Тиссен. – Тысячу лет назад, на Рапа-Нуи.

– Да, да, ты говорил, мы помним, – промолвил Аксютин.

– Лет двадцать назад, – сказал Кратов, – когда я еще не был ксенологом, мне довелось при странных обстоятельствах встретить одного примечательного индивидуума. Тогда я, по причине полной неосведомленности, воспринимал его как человека, пусть даже и необычного. А сейчас вдруг подумал, что ошибался.

– Где это случилось? – спросил Муравский.

– Не помню. Точнее – не знаю. На Земле, где-то в одном из европейских мегаполисов, не исключено – в каком-то университетском городке.

– Его нет в списке резидентов?

– Определенно нет.

– Может быть, он был там раньше, а потом покинул Землю? Или умер? Инопланетяне тоже умирают.

– Его звали Харон, – сказал Кратов. – Во всяком случае, так к нему обращался человек, который привел меня в его дом.

– Харон, Харон… – бормотала под нос Лив Беринг, колдуя над своим мемографом.

– Я тоже поищу, – сказал Свифт, пытаясь отодвинуть кресло вместе с Аксютиным от журнального столика.

– Не трудитесь, – сказала Лив. – Вы все равно не знаете, где искать. А я уже закончила. В пределах Федерации никогда не было инопланетянина по имени Харон.

– А по созвучию? – спросил Свифт. – Гайрон… Харон…

– А на кой нам сдался этот Харон? – спросил Муравский. – Мы же ищем «марсианина».

– Программа поиска ангелидов по признаку парадоксального психоэма действует довольно давно, – сказал Кратов. – Но Лив только что сказала, что Харон обнаружен не был. Значит, ему удалось обхитрить программу.

– Да мало ли на то причин! Он мог покинуть Землю. Или банально умереть.

– Программа действует более тридцати лет. А я точно знаю, что двадцать лет назад он был жив.

– Между тем у тахамауков, а значит – у згунна и гледров, вполне тривиальный психоэм, – заметил Аксютин. – Разумеется, насколько описатель «тривиальный» вообще применим к носителям Иного Разума… Во всяком случае, он легко регистрируется программой «Сито Оккама», о которой ты только что говорил. И тахамауки совершенно точно не в состоянии просочиться сквозь «Сито».

– Откуда ты знаешь? – спросил Тиссен недоверчиво. – Тебе тахамауки нажаловались?

– Я с ней работал какое-то время. И знаю, что тахамауки были весьма озадачены своими неуспехами. Они не любят, когда кто-то или, применительно к нашему случаю, что-то оказывается умнее, чем их Тайная Канцелярия. Это провоцирует в них статусную фрустрацию.

– Да, пожалуй, – сказал Кратов смущенно, скомкал свой рисунок и выбросил в урну.

– Статусная фрустрация?! Впервые слышу! – снова возмутился Свифт. – Тоже сам придумал?

– Ну вот еще! – сказал Аксютин. – Подцепил где-то. Я ведь восприимчив к чужим мнениям, не то что некоторые.

– Хорошо, и что бы нам это дало? – рассуждал Муравский. – Нам не нужен тахамаук-эвдемон. Ну вот нашли бы мы твоего Харона… не факт, что он занимается тут незаконными исследованиями.

– Помнится, он был не чужд этой тематики, – проворчал Кратов. – И уж в чем в чем, а в человеческих мозгах вел себя как дома…

– Чтобы тебя успокоить, замечу, – сказал Аксютин, – что на тахамауков и иже с ними твой шарж похож весьма отдаленно. Между прочим, напрасно ты его выкинул.

Кратов немедленно полез в урну, развернул листок и тщательно разгладил ладонями.

– Слишком уж много человеческого, – подтвердил Тиссен. – Нос, например. У гуманоида всегда обязан быть нос?

– Хотелось бы, – промолвил Аксютин. – Из соображений формальной эйдономии.

– А что, если этот ваш Харон… он не эвдемон, а ангелид? – вдруг спросила Лив Беринг.

Муравский колдовал над пультом.

– Вот, – сказал он. – Хочу предложить достопочтенной публике нижеследующий визуальный аттракцион… взамен малохудожественного шаржа… был у меня однажды такой проект…

– Не тяни кота, – сказал Аксютин.

– И в мыслях не имел. Слева – композитный портрет человека европеоидной расы. Справа…

– Тахамаук? – спросил Свифт.

– Нет, ренфанн. Все же ренфанн. А теперь посредством простого морфинга совмещаем оба портрета… Ну, каково?

– Похож, – сказал Кратов. – Определенно похож. И если ты увеличишь долю ренфанна…

– Вот так? – спросил Муравский.

– Н-да, – проговорил Кратов. – Я это лицо навсегда запомнил. В кошмарных снах часто видел.

– У тебя бывают кошмарные сны? – поразился Аксютин. – Кто бы мог подумать!

– Ну хорошо, – сказал Свифт, – допустим, Харон был ангелидом. Хотя этот термин мы употребляем скорее по инерции, здесь он не годится. Что нам это дает?

– Я уже закончила, – сказала Лив Беринг из своего угла. – В пределах Федерации нет человека или человекоподобного существа по имени Харон, имеющего сходство с предлагаемым портретом.

– Харон – это могло быть прозвище, – сказал Тиссен. – Звать его могли как угодно.

Какое-то время все просто молчали.

– Кстати, Консул, а как звали того человека, что вас с ним познакомил? – спросила Лив Беринг.

Мичман Нунгатау в лабиринтах бюрократии

Замок Кебарн, как и все феодальные крепости рыцарской эпохи, изначально, то есть в ту прекрасную пору, когда расстояние измеряли полетами стрелы, был возведен далеко за городскими стенами. Но город со временем разросся так, что почти втянул его в свои пределы и с наглостью нувориша-простолюдина распорядился его неприступными стенами из векового замшелого камня по-своему. Замок был выпотрошен, как редчайшая глубоководная рыба, подаваемая к столу гурмана; с его внутренностями обошлись примерно так же, как и с рыбьими. Истлевшие гобелены с картинами подвигов давно утерявших имя воителей были содраны, наполовину осыпавшиеся витражи вышелушены окончательно, прогнившие балки выколочены, запутанные винтовые лестницы обрушены, а в освободившееся пространство во всех его трех измерениях вторгся Административный дивизион Военно-космической разведки. Управления, департаменты и канцелярии под самыми затхлыми вывесками, какие только можно себе вообразить. Паучье гнездо самых промозглых бюрократов, что когда-либо примеряли военную форму. Зануды, буквоеды и формалисты всех калибров и чинов. Угодить в их жвалы было нетрудно, вырваться – большая удача. Никакой не существовало гарантии, что рано или поздно добьешься желаемого результата, но что промотаешь на сей процесс сутки, декаду, месяц, а заодно половину жизни и рассудок почти целиком – в том не могло быть никаких сомнений.

Объемные схемы при входе, словно бы специально рассчитанные на то, чтобы запутать потенциального диверсанта и заодно уж деморализовать случайного визитера, утверждали, что Персоналиум, кадровое управление ВКР, таился на третьем ярусе замка Кебарн, если первым ярусом считать парадный вход, вестибюль и пять защитных контуров, из которых внешний и внутренний функционировали без участия разумной составляющей. Тот же Дивизион планирования, простое, даже неказистое здание с узкими окнами-бойницами в серых бетонных стенах, притулившееся в одном из тупичков центральной части Эхайнетта, где мичман Нунгатау в течение короткого времени был приговорен к смерти, а затем обласкан и возвышен, не охранялся с подобной тщательностью, в которой невооруженным глазом угадывались параноидальные мотивы. Возражать, протестовать и прекословить было бесполезно. И когда мичмана в третий раз подряд обыскали с головы до ног не реагировавшие на его язвительные реплики гвардейцы в глухих бронированных костюмах, ему открылся смысл туманных напутствий гранд-адмирала о неких испытаниях для неких натур… Благополучно, если пренебречь моральными издержками, миновав последний, электронный контур, где он до позвоночника был просвечен невидимыми лучами, Нунгатау внезапно оказался предоставлен самому себе. После того как его личность была удостоверена, лояльность подтверждена, а безопасность для деятельности сонмища бюрократов констатирована, им более никто не интересовался. В атмосфере полнейшего безразличия (на него не просто не смотрели – на него натыкались, как на пустое место!), по указателям, на подсекающихся еще от эмоциональной встряски ногах он добрался до искомого Персоналиума. Здесь он окончательно утратил врожденную наглость и внушенную новым работодателем веру в собственную значимость, не говоря уже о приподнятом настроении, с каким он переступал заветный порог.