Жена Дракона - Анна Бабина

дебоширов. После спертого воздуха огромной грязной коммуналки болела голова, одежда пропиталась запахом застарелого табака. Пролетавшие по проспекту машины обдавали идущих по тротуару брызгами жидкой грязи. Свернув на линию, он издали заметил Катю.

Они с дочерью стояли спинами друг к другу, как товарищи в бою. На бульваре почти никого не осталось: матери с детьми ушли на детскую площадку, лишь Катя по-прежнему боялась отходить далеко от ворот своей крепости.

Поколебавшись, Сергей зашагал к ней через подтаявшие сугробы. На Катином лице на миг отразилась недоверчивая радость, какая бывает у неблагополучных детей, получивших пустяковый подарок. Впрочем, она тут же старательно изобразила равнодушие. Ей было совестно за тот звонок.

– 

Здравствуйте, Екатерина Алексеевна. Как у вас дела?

“Ничего личного, всё по службе”, – про себя добавил он. Эта женщина вызывала давно забытое мальчишеское чувство неловкости.

– 

Нормально. Сходила к юристу.

– 

И как?

Катя и сама не могла однозначно ответить: дорого обставленная юридическая консультация вызвала у неё чувство почтительного страха, хотя молодая девушка-юрист всеми силами выказывала дружелюбие. Она внимательно слушала сбивчивый рассказ, умело направляла разговор в нужное русло и легко общалась, но чтобы Катя доверила ей свою судьбу и судьбу дочери, тем более, в борьбе с таким монстром, как Дракон, всего этого оказалось недостаточно. Она колебалась.

Катя сделала неопределённый жест и пояснила:

– 

Пока не знаю. Нужно решать, времени не так много.

Они стояли на открытом всем ветрам бульваре. Сергей искал, что бы ещё спросить, Катя мялась, ощущая неловкость. Раскисший от оттепели город вращался вокруг них, как тяжёлые жернова ветряной мельницы.

17

У Дракона всегда был план, которому он следовал. Новые мысли впивались в его мозг на лету, как щепки из-под колуна, застревали среди сотен нереализованных проектов, и голова распухала, как воздушный шар. Он постоянно рисовал планы, чертил схемы, составлял списки. Без этого он не мог и не умел жить.

Катя была другой: до появления Танюши она жила стихийно, сиюминутно, пыталась наслаждаться жизнью, но выходило плохо. А потом стало совсем туго, и наслаждаться больше было нечем.

В кабинете у Юристки Катя зажалась и отупела: так происходило всегда, когда приходилось говорить с посторонними о Драконе. Юристка – молодая, энергичная и улыбчивая девица – старательно пытала её так и эдак, то наступая, то переводя разговор в мирное русло. Катя сидела напротив, разложив на шоколадно-коричневом, наверное, очень дорогом столе аккуратными стопочками свои жалкие бумажки, и ничего не понимала. Округлые и тяжеловесные слова Юристки летели теннисными мячиками, не попадая в цель.

Здесь, в этом аккуратном кабинете с лакированными столами и сияющим чистотой кустиком алоэ, она чувствовала себя глупой деревенщиной из города П., которая ничегошеньки не понимает в обычной жизни взрослых людей. Кате никогда не удавалось полностью избавиться от пыли на его драконьих листьях, и в итоге она избавилась от самого алоэ. Она угрюмо рассматривала поцарапанные носки своих армейских ботинок и казалась самой себе жалкой и ничтожной.

От красивых рассуждений Юристка перешла к укорам, словно заранее готовила к провалу. Она пеняла Кате за то, что не было сделано вовремя: она не заявила в полицию в П., когда обнаружила венок, не снимала на камеру вспышки драконьего гнева, не заставила его пройти осмотр у психиатра….

Катя всегда любила чужое одобрение. Даже тётя Зоя как-то сказала ей: “Ты бесплатно работу сделаешь, лишь бы похвалили”. Это оказалось правдой: в выпускном классе Катя взвалила на себя помимо основных и дополнительных занятий, подготовку к выпускному, статьи для школьного журнала и ещё массу всякой чепухи, чтобы добиться одобрения классной руководительницы. Та недолюбливала тихоню Катю, считая лицемеркой и ханжой. Похвалы она так и не дождалась, зато на вручении аттестатов упала в обморок из-за переутомления.

Дракон быстро нащупал эту уязвимость и начал давить изо всех сил. Он считал, что в силу возраста и “интеллектуального превосходства” он знает лучше буквально всё: как лечиться, как воспитывать детей, как печь пироги. Направляя жену на путь истинный, он не забывал помахать у неё перед носом морковкой в виде похвалы. Впрочем, хвалил он тоже своеобразно: начинал с комплимента, но, увидев, как у Кати щёки зарделись от удовольствия, мгновенно опрокидывал ложку дёгтя.

“Катя, пирог вкусный, но тесто по бокам закалилось, и корки придётся выбросить…”

“Платье стильное, но на твоей фигуре всё смотрится так себе…”

“Ты правильно делаешь, что учишь Танюшу читать, но совершенно не бережёшь её зрение, а у тебя дурная наследственность…”

Со временем Катя стала так бояться этого драконовского “но”, что сама заранее стремилась принизить свой выбор или результат работы. “Мясо получилось так себе”, – говорила она, и Дракон согласно кивал. Ей казалось, что так можно спастись от горечи и унижения.

Проговорив, вернее, прослушав, Юристку в течение часа, Катя потерялась окончательно. Волны информации били со всех сторон, и она вся содрогалась под их напором. Оглушенная, отяжелевшая от непонятных терминов, она вышла, пошатываясь, на влажный оттепельный воздух и расплакалась горько, как в детстве.

18

В середине февраля приехал папа и привёз приторно-сладкие конфеты, притворно-бодрые приветы от родственников и неизбывную тоску. В Катиной квартире ему было неуютно: он поминутно натыкался на мебель, ударялся об углы, цеплялся за пороги. Квартира, которая была едва ли не вдвое больше уральской, оказалась ему не по размеру. Мучаясь вынужденным бездельем, отец хватался за все подряд, ломал одно, портил другое, ронял третье, а потом, по давней привычке, выработанной годами, беззвучно матерился.

Катя не сразу заметила, как отец постарел. Лицо, словно воск на свече, оплыло вниз, волосы и щетина покрылись налетом седины, руки утратили былую силу и точность движений. Он старался делать все красиво и аккуратно, как прежде, но всякий раз самую малость промахивался, и выходило неладно.

Однажды в субботу, когда Остров припорошило свежим хрупким снежком, по которому пролегли акварельно-голубые тени, Катя повела Танюшу и папу в кондитерскую в подвальчике на углу Среднего проспекта. Пять стертых ногами многочисленных посетителей ступенек вели в Катино детство. Здесь были пирожные, усыпанные кремовыми розами, мороженое с хрустящими льдинками в металлических креманках и серебристые ленты ёлочного дождя над барной стойкой. В кондитерской подавали алкоголь, но Катю это не смущало: здесь никогда не было буйных, приставучих наглецов – только тихие и вежливые василеостровские пьяницы с извечными «извините» и «пожалуйста», намертво приклеенными к запекшимся губам. Одного – гривастого, седого, в очках и ботинках на босу ногу вне зависимости от погоды – Катя видела чаще других. Он неловко сползал по ступеням в цоколь, долго и суетливо отряхивал снег у дверей, не решаясь войти, потом тоном робкого юноши просил «как обычно»: водку, чай и пирожок с капустой. Повернувшись к залу спиной, стыдливо мешал водку с чаем