Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

Уже 5 февраля 1836 г. Пушкин пытается организовать другую дуэль с князем Репниным. Но в письме, которое должно стать поводом для дуэли, употребляет выражения, исключающие ее возможность: «Я не имею чести быть лично известен Вашему сиятельству. До сих пор питал к Вам искренние чувства уважения и признательности». Естественно, что после того, как Пушкин получил от Репнина ответ в высшей степени доброжелательный и тактичный, инцидент полностью рассыпался. Через несколько дней Пушкин буквально навязывает Владимиру Алексеевичу Соллогубу конфликтную ситуацию: «Вы позволили себе обратиться к моей жене с неприличными замечаниями и хвалились, что наговорили ей дерзостей». Соллогуб был в ужасе от всей этой нелепицы. Но «купил пистолеты, выбрал секунданта, привел бумаги в порядок и начал дожидаться. Я твердо, впрочем, решил не стрелять в Пушкина, но выдерживать его огонь, сколько ему будет угодно.» Вот какая дуэль была нужна Пушкину. Ведь он тоже не собирался стрелять в Володю Соллогуба! Но один, как назло, был в Твери, а другой в Петербурге. И все в результате расстроилось. Истории было неугодно разрешить эту «игрушечную дуэль», которая, по мысли Пушкина, кончилась бы очередной, но теперь необходимой для него ссылкой (вместе с семьей).

Неудачный опыт организации дуэльных провокаций вскоре разочаровал Пушкина, в частности, и потому, что в глазах окружающих он невольно предстает то смешным, то взвинченным, то неспособным контролировать собственные эмоции. Соллогуб прямо почувствовал потерю интереса Пушкина к этому способу выхода из навязанной поэту игры: «Вероятно, гнев Пушкина давно уже охладел, – писал он, – вероятно, он понимал неуместность поединка с молодым человеком, почти ребенком, из самой пустой причины».

Но отказаться от не оправдавшей себя тактики ведения борьбы не значит смириться с обстоятельствами. Пушкин мучительно ищет способ, дать понять «правительству и обществу», что он категорически не приемлет навязываемую ему ситуацию. Он ищет любую зацепку. Так, 1 июля он отвергает приглашение императрицы на традиционный бал в честь дня рождения ее величества. Объяснение, с одной стороны, благопристойное – траур по матери, но с другой – странное, поскольку на других балах на минеральных водах в это же время Пушкин появлялся, что отмечали в своих письмах и воспоминаниях и С. Карамзина, и Данзас. Кстати, последний указал, что именно в августе-сентябре 1836 г. «по Петербургу вдруг (курсив наш. – Н. П.) разнеслись слухи, что Дантес ухаживает за женой Пушкина». Не было ли это реакцией императрицы на нанесенное ей оскорбление? Она вполне могла дать указание Дантесу резко активизировать его демонстративные ухаживания за женой поэта. Ведь известно, что императрица давно «взяла Дантеса под свое покровительство, из личных средств доплачивала определенную сумму к скромному вознаграждению бедного корнета. Скромный по титулу и званию иностранец был в числе званых гостей на придворных балах. На одном маскараде он даже танцевал с костюмированной императрицей. И с присущей ему фамильярностью в обращении с дамами сказал царице: «Здравствуй, моя дорогуша!» «Императрица по-прежнему ко мне добра», – отчитывался он Геккерну. И уже в начале 1836 года он получает звание поручика в нарушение элементарной воинской табели о рангах»[8]. Ясно, что при таком положении Дантес и шагу не мог ступить без соизволения императорской семьи, он начисто был лишен права на проявление собственной инициативы. Да она ему и не была нужна. Карьера его развивалась стремительно и в нужном направлении.

Игра Дантеса в страсть к Наталье Николаевне раздражает Пушкина в первую очередь потому, что он не находит убедительного способа показать окружающим, что он все понимает, что презирает этот балаган, что никому не удастся выставить его в виде старого мужа, ревнующего свою жену к французу-офицеришке. (В своем рассказе Нащокину поэт сравнивал императора с ничтожным офицеришкой, мотающимся под окнами его жены, а тут ему подсовывают в качестве объекта ревности офицеришку во плоти). Первая мысль – на балаганную мистификацию ответить тем же. Об одной такой попытке Пушкина подробно рассказал князь Александр Трубецкой, близкий друг Дантеса. Суть его рассказа в следующем. В конце лета 1836 г., вернувшись к обеду из города на каменноостровскую дачу, Пушкин застал у Натали Дантеса. (Заметим, что Дантес нарочно задерживался, зная, что Пушкин должен вот-вот появиться). После того, как кавалергард ретировался, Пушкин потребовал объяснений от жены. Натали прибегла к спасительной, по ее мнению, лжи: Дантес, оказывается, зашел, чтобы сообщить ей о своем глубоком чувстве к сестре Екатерине и желании посвататься к ней. Пушкин, не поверив ни единому слову жены (это на заметку пушкинистам, убеждающим читателей более полутора веков в исключительной искренности Н.Н. и в столь же исключительной доверчивости поэта к росказням своей супруги), решил воспользоваться ее оправданиями и заставил тут же под диктовку написать Дантесу записку, в которой Натали извещает Дантеса, что она передала мужу, как Дантес просил руки ее сестры Кати, и муж, со своей стороны, согласен на этот брак. Записка была тотчас послана Дантесу. Трубецкой описывает шок Дантеса: «Ничего не понимаю! Ничьей руки я не просил. Стали мы обсуждать, советоваться и порешили, что Дантесу следует прежде всего не давать опровержения словам Натали до разъяснения казуса». Когда Дантес получил от Натали разъяснение этого «казуса», ему ничего не оставалось делать, как действительно изобразить ухаживания за Екатериной. Доказательства этому мы получаем из письма С. Карамзиной от 19 сентября 1836 г. Описывая свои именины, она, в частности, пишет о Дантесе, «который продолжает все те же штуки, что и прежде, – не отходя от Екатерины Гончаровой (!), он издали бросает нежные взгляды на Натали, с которой, в конце-концов, все же танцевал мазурку». Шутка Пушкина удалась на славу. Этот замечательный розыгрыш Пушкина через два с половиной месяца выполнил роль подсказки для Геккернов в момент, когда они лихорадочно искали способ уйти от дуэли.

К сожалению, эта мистификация Пушкина имела камерный характер, не могла получить широкого общественного резонанса, а потому не решала проблем, стоявших перед поэтом. Но она показала, что с Пушкиным шутки плохи, у него все игроки как на ладони. И Дантес сильно струхнул. По свидетельству того же Трубецкого, Дантес после встречи с Пушкиным на его даче (которая явно имела целью подразнить супруга Н.Н.) «выразил мне свое опасение, что Пушкин затевает что-то недоброе», Интуиция не обманула Дантеса. Именно в августе-сентябре в голове поэта созревал план «крупномасштабной акции». Цель акции, показать, что свою честь он ставит выше всего на свете – это во-первых, во-вторых, что его интеллект несоизмеримо выше мозгов светских интриганов и для него не представляет никакого труда разобраться в их мышиной возне, и в третьих, в столь неравной борьбе он готов поставить на кон свою жизнь. Форма реализации этих целей – «автоанонимное» письмо, распространенное в узком кругу своих близких знакомых, что создает возможности для маневра при непредсказуемом развитии событий. А непредсказуемость при операции такого масштаба была обязательным элементом начинающейся игры. Большой игры.