Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

Пушкин, перейдя в оборону, вынужден был 17 ноября дезавуировать свой вызов Дантесу. О том, как ему выкручивали руки, уже много написано. И хотя там было много нюансов, заслуживающих дополнительного рассмотрения, мы пока их опустим ради главного. А главное в том, что Пушкин поставил себе целью сломить занятую императором позицию отстраненности и выйти на прямой разговор с ним. Пушкин уже понимал, что этого результата теперь невозможно достичь никакими слезными письмами об аудиенции. Более того, если бы такие прошения вышли из-под пера Пушкина и были бы вдруг удовлетворены, то это означало бы полную капитуляцию поэта. Возможно, в Зимнем этого ждали. Там, скорее всего, надеялись, что у Пушкина сдадут нервы и он пойдет на поклон. Сведения о крайней взвинченности Пушкина доходили до Зимнего не только от его недоброжелателей, но и от друзей.

Но Пушкин сохранил хладнокровие и нашел способ заставить императора принять его без прямой просьбы. С этой целью он задействовал молодого Соллогуба, точно рассчитав все его шаги и поведение тех лиц, на которых Соллогуб интуитивно выйдет с полученной от Пушкина информацией. Эту комбинацию в игре Пушкина с Зимним условно назовем «21 ноября». О ней лучше всего рассказал ее невольный исполнитель В. А. Соллогуб: «Послушайте, – сказал мне Пушкин через несколько дней (после отзыва картеля Дантесу. – Н. П.), – вы были более секундантом Дантеса, чем моим; однако, я ничего не хочу делать без вашего ведома. Пойдемте в мой кабинет (хитрец Пушкин: сначала намекнул мальчишке, что недоволен его ролью в переговорах с секундантом Дантеса, и тут же подчеркнул, что он остается его самым доверенным лицом). Он запер дверь и сказал: «Я прочитаю вам мое письмо старику Геккерну. С сыном уже покончено… Вы мне теперь старичка подавайте». Тут он прочитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику. Губы его задрожали, глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что мог я возразить против такой сокрушительной страсти? Я промолчал невольно, и так как это было в субботу (приемный день князя Одоевского), то поехал к кн. Одоевскому. Там я нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал. (Пушкин верно рассчитал реакцию Соллогуба, а дальше и реакцию Жуковского.) Жуковский испугался и обещал остановить посылку письма. Действительно, это ему удалось; через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что он уладил и письмо послано не будет».

Дело Жуковский действительно уладил. Но для этого ему пришлось срочно выполнить непременное условие Пушкина – организовать его встречу с царем. Видимо, испуганный Жуковский смог напугать и Николая. Аудиенция состоялась практически незамедлительно – 23 ноября. О содержании разговора ни царь, ни поэт, ни, тем более, Бенкендорф (есть косвенные сведения, что он присутствовал на встрече) не распространялись. Думается, что Пушкин изложил царю (в стиле неотправленного письма Бенкендорфу) свое видение ситуации. Намеки на причастность царя ко всей этой истории в виду присутствия Бенкендорфа носили, скорее всего, весьма завуалированный характер. Но главные участники разговора все поняли с полуслова. Тем более, что Пушкин наверняка изложил императору содержание диплома в своей авторской интерпретации.

Очевидно, что при оценке Геккерна-старшего собеседники сошлись во мнении[10]. Более того, чтобы успокоить и смягчить Пушкина царь мог в доверительно-конфиденциальной форме намекнуть поэту, что в ближайшее время предполагается заменить фигуру посла. Пушкин обожал доверительный тон царствующих особ и несколько размяк, что не помешало ему твердо сказать, что он остается «единственным судьей и хранителем своей чести и чести своей жены» и посему вопрос о сатисфакции не снимает совершенно. На что получил ответную реплику: если Пушкин надумает делать какие-либо резкие шаги, то пусть поставит государя в известность и примет от него отеческий совет. На такое почти интимное предложение Пушкин не мог ответить отказом. Николай умел обволакивать, так что расстались мирно.

У Пушкина от аудиенции осталось двойственное ощущение. Конечно, сам факт его встречи с царем за закрытыми дверями был в глазах придворной шушеры маленькой тактической победой Пушкина. В актив можно было записать и то, что поэту удалось в развернутой форме донести до Николая, что он не только прекрасно разобрался в клубке интриг вокруг его жены, но и не собирается идти на компромисс во всем, что касается его интимной жизни; роль Нарышкина не для него! Но с другой стороны, Пушкин не получил от Николая ни сочувствия, ни тем более даже намека, что царь использует свой авторитет, чтобы оградить поэта от травли, как-то подчеркнуть его значимость в общественной и культурной жизни России. А уж это-то можно было сделать проще простого. Думается, что Пушкин в разговоре интуитивно почувствовал внутреннее раздражение царя, который остался глух к поползновениям поэта обрести хоть какое-то подобие финансовой независимости и увезти жену-красавицу из Петербурга.

Так что позицию на игровом поле Пушкин хотя и несколько выровнял, но стратегического преимущества не достиг. Николай Павлович людей с самостоятельным мышлением и, соответственно, с собственным мнением не любил и в этом был неоригинален, никак не выделялся из длинной череды российских правителей (ни до, ни после него). Особую напористость ему в отношениях с Пушкиным придавало то, что «тылов» у поэта не было никаких. Сколько бы ни твердили преданные друзья Пушкина (выполняя волю поэта), что его супруга была верна мужу до конца, остается фактом, что ей крайне лестны были и особые знаки внимания государя, и взбалмошные ухаживания Дантеса[11]. И это обстоятельство, как мы уже отмечали, значительно важнее в сложившейся ситуации, чем проблема «формальной верности». Николай Павлович как «верховный главнокомандующий придворного курятника», циник и солдафон рассуждал просто: своим публичным заигрыванием с Пушкиной я доставляю ей удовольствие, и она, в свою очередь, не скрывает этого. В таком случае, что же так суетится муж? Ему, видите ли, не нравится, но ведь жене нравится. Ну и разберись с ней, а не предъявляй претензий к другим мужикам. Кстати, эта логика «скотного двора» далеко не многих покоробит и сегодня; а в то время «пускать жену по кругу», как писал в своих дневниках один из близких поверенных в любовных делах Пушкина А. Вульф, было нормой поведения дворянской молодежи, и не только молодежи[12].

Таким образом, в борьбе за честь семьи Пушкин изначально оказался в одиночестве (а может быть, пал жертвой собственного конформизма в интимных связях), и это ставило императора в крайне выгодное положение. Зачем какие-то послабления Пушкину. Наоборот, он хочет освободиться от материального бремени «царских милостей», а мы Наталье Николаевне (!) денежное пособие на свадебный подарок молодым Геккернам от семьи Пушкиных (!). Мол, ниш ты, Пушкин, но, слава Богу, у тебя жена-красавица и царская семья не даст тебе осрамиться, без подарка прийти на бракосочетание, которое коронованные особы очень даже одобряют[13]. Второй момент – раздражают Пушкина навязчивые ухаживания мальчишки-кавалергарда за его женою – матерью четверых детей. Очень хорошо. Предпишем Дантесу и после его свадьбы оказывать усиленные знаки внимания жене Пушкина. Поскольку Натали с энтузиазмом принимает эти знаки, версия Пушкина о «трусливом браке Дантеса на Екатерине» (чтобы избежать дуэли) рушится, а версия Нессельроде-Геккернов о «жертве Дантеса во спасения честного имени замужней женщины» торжествует в глазах света.