Пушкин целился в царя. Царь, поэт и Натали - Николай Петраков

Посылая вызов Дантесу, Пушкин понимал, что бросает палку в придворный муравейник. За душечкой Дантесом, любимцем императрицы, стоит завсегдатай дома графа Нессельроде, старший Геккерн, а там уже и Николай Павлович, который со своим министром иностранных дел был на короткой и очень доверительной ноге. Пушкин вряд ли знал, что как раз к этому моменту между Николаем I и нидерландским посланником уже пробежала кошка из-за донесения Геккерна правительству Голландии об одной приватной беседе с российским императором. Но главное, что об этом знал сам Геккерн и поэтому дуэльный скандал становится особенно некстати. Да и на карьере приемного сына можно было ставить крест, если дуэль состоится (даже без кровавых последствий). Вот на этот страх от возможных последствий дуэли Пушкин и рассчитывал. Поэтому он не удивился тому, что Геккерн-старший буквально мгновенно примчался к нему и униженно просил об отсрочке дуэли хотя бы на несколько дней. Отсрочка была милостливо разрешена. Этот раунд игры Пушкин выиграл вчистую. Ведь ему важно было не драться с Дантесом, а вызвать замешательство в стане Романовых-Нессельроде и выйти, в конце концов, на прямое объяснение с императором. Здесь должны были сработать Жуковский и письмо министру финансов. К сожалению, Жуковский не оправдал надежд Пушкина. Он замять дуэльную историю на дальних подступах к Зимнему. Поэтому он живо и с энтузиазмом откликнулся на идею Геккернов о сватовстве Дантеса к Екатерине Гончаровой. Собственно, это была не самостоятельная идея, а резонанс на злую шутку Пушкина времен каменоостровской дачи. Будучи в шоке, Геккерны не могли придумать ничего оригинального и попросту воспользовались невольной «подсказкой» Пушкина, в основе которой лежало беспомощное вранье Натали, желавшей оправдать перед мужем свой в общем-то невинный флирт с молодым кавалергардом.

Уже 7 ноября Жуковский сообщает Пушкину «радостную» весть: Дантес сватается к Екатерине Гончаровой, подозрения Пушкина были напрасными, все улаживается как нельзя лучше, а по сему вызов надо отозвать. Можно вообразить бешенство Пушкина. Его ставят в глупейшее положение. Даже если на минуту поверить версии Натали о свидании у Полетики, Пушкин все равно оказывается в дураках: только что Дантес якобы застрелится, если Натали не примет его пылкой любви, а спустя несколько дней Пушкину предлагают сделать вид, что он верит в страстную любовь Дантеса к Екатерине.

И это при том, что свою выдуманную версию Натали уже успела озвучить не только мужу, но и близким его друзьям (как минимум, Вяземской). Пушкин знает, что Геккерны блефуют. Он перед началом игры понимал, что они любым путем будут уходить от дуэли. Но таким! Вот это он не вычислил. И в порыве гнева, граничащего с отчаянием, он, по-видимому, открылся Жуковскому. Он сказал, кто главный подозреваемый, кого он на самом деле хочет поставить на место, осадить в беспредельном хамстве по отношению к себе. Жуковский как вышколенный царедворец от этих откровений перепугался до смерти. Только этим можно объяснить слова в его записке, до сих пор держащие в полном недоумении всех пушкинистов: «Но, ради Бога, одумайся. Дай мне счастье избавить тебя от безумного злодейства (курсив наш. – Н. П.), а жену твою от совершенного посрамления». Безумие, злодейство, посрамление – слова, которые никак не соразмерны масштабам разборки между кавалергардом и поэтом. А ведь Жуковский цену слову знал. Значит, услышал от Пушкина нечто подспудное. 8 ноября он записал: «Я у Пушкина. Большое спокойствие. Его слезы. То, что я говорил об его отношениях». Дальше прикусил язык, значит – не для бумаги. Но, видимо, уговорил не совершать «безумного злодейства». Пока.

Но Пушкин в отчаянии. Весь его план игры с коронованной особой рушился. Его оттеснили на периферию родственных отношений и разборок. Но и это еще не все. Он получает вежливый, но твердый (и, конечно, согласованный с царем) отказ от министра финансов Канкрина по поводу погашения долгов перед казной. Далее, он явно ставится в унизительное положение в связи с открытием осенне-зимнего сезона 15 ноября. Дело в том, что этот первый официальный бал имел всегда ритуальное значение. Так вот, Пушкин не получает приглашения на этот бал, хотя по званию камер-юнкера обязан был его получить. Но приглашение получает его жена, что с точки зрения придворного этикета являлось нонсенсом. Впоследствии императрица скажет, что Пушкину приглашение не было послано, поскольку она слышала, «он носит траур по матери» (злопамятный ответ на пушкинскую мотивировку его отсутствия на петергофском балу 1 июля). Однако, это чистая издевка. Вычеркнуть из списка приглашенных человека, обязанного быть на мероприятии по протоколу, да еще при этом оставить в списке его жену было грубейшим нарушением всех норм тогдашней придворной жизни. Даже Наталья Николаевна поняла двусмысленность ситуации и обратилась к Жуковскому (не к мужу!) за советом. Жуковский в самой категоричной форме потребовал от Натальи Николаевны обязательного присутствия на балу. Он не постеснялся зафиксировать свой вердикт в записочке, посланной жене поэта. Это позволяет нам составить представление о том, на чьей стороне в этой игре был воспитатель царских детей. Так что Пушкин получил пощечину не только от коронованных особ, но и от старшего собрата по перу (да и от жены тоже, поскольку она с радостью послушалась Жуковского). Игра казалась проигранной окончательно.

Самым провальным моментом на этом этапе для Пушкина стало то, что Николай Павлович, проявив железный характер, не захотел встречаться с поэтом. Наоборот, как сказано выше, двумя болезненными ударами (отказ от предложенной Пушкиным схемы погашения долгов и «отлучение» от Аничкова дворца) дал понять, что бунта не потерпит. Очевидно, что о выходке Пушкина императору было известно по двум каналам – и от Нессельроде, и от Жуковского. Думается, что вариант со сватовством Дантеса к Екатерине Гончаровой был одобрен на высоком уровне как по причине, что сей вариант уводил далеко в сторону от скандала фигуру императора, так и потому, что такой ход ставил Пушкина в смешное положение в глазах света. Как говорится, ревнивец-муж «попал пальцем в небо». Косвенным подтверждением согласованности действий венценосной семьи и Геккернов является мгновенное разрешение на брак, которое по придворному этикету должна была испросить фрейлина Гончарова у императрицы. Скоротечность выдачи разрешения на брак выглядит особенно странной, так как Дантес был католиком, и процедуру следовало согласовать с иерархами православной церкви. При этом хитрая лиса императрица Александра Федоровна писала баронессе Тизенгаузен: «Мне бы так хотелось иметь через вас подробности о невероятной женитьбе Дантеса. Неужели причиной ее являлось анонимное письмо? Что это, великодушие или жертва?»