Амелия - Генри Филдинг

Когда дождь несколько утих и стала проглядывать луна, Амелия заметила, что место, где мы с ней очутились, очень хорошо ей знакомо, а немного погодя, выйдя на другую лужайку, расположенную чуть правее, сказала, что знает, как пройти отсюда к дому, где мы будем в безопасности и где нас ни в чем не заподозрят. Я последовал за ней, и мы в конце концов оказались у небольшой хижины, в трех милях от дома миссис Гаррис.

Дождь снова принялся хлестать изо всех сил, и мы, увидя в окне свет, без всяких церемоний вошли в эту хижину. Мы застали в ней сидевшую в одиночестве у полупогасшего очага преклонных лет женщину; едва разглядев нас, она вскочила в крайнем изумлении, но Амелия успокоила ее: «Не удивляйся, нянюшка, хотя вид у меня, надо признаться, и в самом деле плачевный». Несколько раз перекрестившись и сокрушаясь тому, что молодая госпожа насквозь промокла, старушка стала хлопотать у очага, стараясь раздуть в нем огонь, и в то же время умоляла Амелию позволить предложить ей другую одежду, хоть и не нарядную, говорила она, но чистую и, что важнее всего для здоровья, – сухую. Я с таким жаром поддержал эту просьбу, что Амелия, хотя и объявила, что никакая простуда ей не грозит (она и в самом деле отличалась завидным здоровьем), в конце концов все же согласилась, и я вышел наружу под навес, чтобы дать моему ангелу возможность переодеться; ведь все нижнее помещение дома занимала одна только кухня. Когда я возвратился, Амелия настояла на том, чтобы я сменил свой мундир на кафтан, принадлежавший сыну старушки.

– Мне очень приятно услышать, – воскликнула мисс Мэтьюз, – что о вас не забыли. А то, признаюсь, я уже подумала, что выставлять вас на улицу в непогоду было довольно-таки жестоко.

– Ах, мисс Мэтьюз, – продолжал Бут, не обращая никакого внимания на эти ее слова, – вот тогда-то я и имел случай понять великую силу совершенной красоты, которую едва ли что способно улучшить или умалить. Даже в жалких обносках своей старой няни Амелия вряд ли выглядела менее прекрасной, нежели когда я видел ее на балу или в собрании.

– Конечно, конечно, – согласилась мисс Мэтьюз, – можно ли в том сомневаться; однако, прошу вас, расскажите, что было дальше.

– Приодев нас по мере возможностей и развесив нашу одежду поближе к очагу сушиться, – продолжал Бут, – старуха стала проявлять все большее любопытство и после охов и ахов вскричала: «Ох, дорогая моя барышня, что-то неспокойно у меня на душе. А кто же, скажите на милость, этот красивый молодой джентльмен? Ох, мисс Эми, мисс Эми, боюсь, госпоже об этих делах, поди, ничего не известно». «А что, нянюшка, если это, скажем, мой муж», – ответила Амелия. «Ох, вот это славно, если так! – отвечала нянька. – Надеюсь, в таком случае, что он какой-нибудь знатный господин или что-нибудь в этом роде и у него большое поместье и карета шестерней, потому что, будь он даже самый знатный лорд на свете, вы все равно бы того заслуживали». Впрочем, стоит ли мне пытаться подражать повадкам этого добрейшего существа? Короче, каждое ее слово, каждое движение выдавали столь нежную любовь к моей Амелии, что я не переставал этим восхищаться и нисколько не был в обиде за подозрения на мой счет или те бесчисленные страшные кары, которые мне предрекались, если я окажусь плохим мужем такой достойной молодой девушки.

Я так удачно разыгрывал роль, подсказанную мне Амелией, что старушка всерьез приняла нас за супругов и утешала себя тем, что в будущем все должно уладиться: ведь у старой госпожи достаточно средств для нас обоих, да и счастье не всегда зависит от большого богатства; затем она стала поругивать миссис Гаррис за то, что нас выставили за дверь, и такое утверждение нельзя было счесть неправдой. А когда Амелия выразила надежду, что нянюшка нас не выдаст, добрая женщина ответила с горячностью: «Выдать вас, дорогая моя барышня! Да я не сделала бы этого, посули мне король все свои владения; или даже если бы сама госпожа отдала мне за это свой дом со всеми прилегающими к нему угодьями».

Выйдя за дверь, добрая женщина возвратилась с цыпленком, которого поймала в курятнике и зарезала, и, ни о чем нас не расспрашивая, стала его ощипывать, после чего, призвав себе на помощь сына, уже лежавшего в постели, принялась готовить для нас ужин. Стол бы накрыт для нас с такой опрятностью и, я бы даже сказал, изысканностью, что всякий, кто пренебрег бы этим угощением, либо не знает, что такое голод, либо не заслуживает того, чтобы утолить его. К еде было подана немного эля, который, по словам нашей гостеприимной хозяйки, она собиралась почать только на рождество; «но разве мне могло прийти в голову, – прибавила она, – что я буду иметь честь видеть в моей скромной хижине дорогую мою госпожу».

В эти минуты не было такого человека на земле, уделу которого я бы завидовал, да и Амелия, казалось, воспряла духом; она тихонько шепнула мне, что счастье, как она поняла, возможно и в хижине.

– В хижине! – воскликнула мисс Мэтьюз со вздохом. – Хижина с человеком, которого любишь – это дворец!

– Когда мы поужинали, – продолжал Бут, – добрая женщина принялась хлопотать о нашем ночлеге и настойчиво предлагать нам свою постель, заверяя, что хотя она и не бог весть какая, зато очень чистая, и что у нее найдутся для нас две свежие простыни. Она привела еще несколько доводов, от которых лицо моего ангела зарделось от смущения. Я же вел себя до того несуразно и глупо и так рьяно поддержал решение Амелии бодрствовать всю ночь напролет, что если это и не вызвало у кормилицы подозрений относительно нашего брака, то уж наверняка должно было внушить ей величайшее ко мне презрение.

Мы оба всячески пытались убедить кормилицу лечь в свою постель, но все было безуспешно; старуха твердила, что ей, слава Богу, хорошее воспитание известно не понаслышке. Добрая женщина и в самом деле была до того хорошо воспитана, что почти до самого утра нам так и не удалось выпроводить ее из комнаты. К счастью, мы оба знали по-французски и потому могли свободно обсуждать, как нам быть дальше. В конце концов мы решили, что я пошлю с молодым сыном кормилицы письмо к нашему почтенному другу священнику и попрошу его навестить нас в этой хижине; понятно, что нам самим было бы крайне небезопасно появиться в городе, который уже наутро будет взбудоражен вестью о нашем бегстве.

Здесь Бут прервал свой рассказ и с улыбкой заметил, что намерен описать одно недоразумение – до того забавное, что он и теперь не может вспомнить о нем без смеха. Подробности читатель узнает из следующей главы.

Глава 7

Продолжение истории Бута. Еще более удивительные приключения

– Какие мелочи, дорогая мисс Мэтьюз, – воскликнул Бут, – служат подчас причиной наших величайших несчастий! Догадываетесь ли вы, что я имею в виду, – ведь в тогдашнем нашем положении у нас под рукой не оказалось ни пера, ни чернил, ни бумаги?

Передать мы могли только устное послание. Выражения мы выбрали такие, чтобы ни у кормилицы, ни у ее сына не возникло ни малейших подозрений относительно нашего истинного положения. Правда, Амелия шепнула мне, что я могу всецело довериться юноше – ее молочному брату, и преданность его не вызывала сомнений. Он и в самом деле был от природы наделен хорошими задатками, а доктор Гаррисон, принявший его в свою семью по рекомендации Амелии, научил его весьма изрядно читать и писать и не пожалел трудов, чтобы внушить ему надлежащие нравственные и религиозные правила. Он еще находился тогда в услужении у священника, но был на время отпущен домой, так как незадолго перед тем перенес оспу.

Я так подробно остановился на характере этого молодого человека, – добавил Бут, – чтобы вы не удивлялись потом тем историям, которые я расскажу вам о нем позже.

А теперь, сударыня, я собираюсь задержать ваше внимание на одном из тех удивительных происшествий, которые бывают вызваны таким стечением обстоятельств, что считается, будто они не могут быть следствием простой случайности, и это порождает в суеверных умах веру в Фортуну и прочие вымышленные существа.

Трудно передать, с каким нетерпением ожидали мы теперь появления доктора Гаррисона: ведь с тех пор, как мы отправили нашего посыльного, прошло уже более чем достаточно времени, которое, поверьте, не показалось нам короче, чем на самом деле, – как вдруг кормилица, вышедшая по какому-то делу наружу, поспешно вбежала в комнату с криком: «Ох, дорогая моя барышня, к дверям только что подъехала карета вашей матушки!» При этих словах Амелия сделалась белее полотна, и я испугался, как бы она не упала без чувств, если только можно сказать «испугался» о человеке, который и сам едва сохранял способность что-либо чувствовать и находился в состоянии не намного лучшем, нежели мой ангел.

И вот в эту ужасную для нас обоих минуту, когда Амелия, с помертвевшим лицом, какие изображают обычно у привидений, упала в кресло, а я, с лицом, вероятно, столь же бледным, приник к ее ногам, в то время как кормилица с горестными возгласами брызгала на лицо Амелии водой, в комнату вошла миссис Гаррис. При виде нас она немедленно бросилась в кресло и потребовала подать стакан воды, который поднесла ей Бетти, ее дочь, ибо кормилица ничего не видела и не слышала, если, по ее мнению, молодой барышне угрожала опасность.