Амелия - Генри Филдинг

Я уже готов был в раздражении прервать своего собеседника, но он попросил меня запастить немного терпением и рассказал, что посетил миссис Гаррис с упомянутой выше целью как раз на следующий вечер после того, как она застала меня с Амелией, о чем вы уже знаете; миссис Гаррис, не дожидаясь его сообщения, рассказала ему обо всем, что произошло накануне вечером; признаться, память у нее была отличная, так как она слово в слово повторила все мною сказанное, прибавив, что дочь заперта у себя в комнате и содержится там в заключении, сама же она ни разу с тех по не виделась с нею.

Не могу вам описать, да и скромность воспротивилась бы, будь это осуществимо, все, что затем произошло. Взяв меня за руку, пастор разразился пылкими похвалами по поводу моей тогдашней речи, изобличающей, как ему угодно было выразиться, ум и великодушие. Вам, сударыня, известна его решительная и своеобычная манера выражаться, которой он следует при любых обстоятельствах и особенно, когда чем-то взволнован. «Сэр, – заявил он, – знай я с полдюжины примеров такого поведения среди армейских чинов, живописцу пришлось бы нарядить всех святых в моем кабинете в красные мундиры».[76]

Стой самой минуты, как признался мне доктор Гаррисон, он сделался моим другом и пылким защитником перед миссис Гаррис, которую он в конце концов убедил, хотя и с величайшим трудом, дать согласие на мой брак с Амелией с условием, что я перепишу все, что даст за ней мать в качестве приданого, на жену и что миссис Гаррис оставит при себе из него определенную сумму, которую при первой же необходимости внесет ради моего продвижения по службе.

Как вы, надеюсь, догадываетесь, сударыня, я принял эти условия без малейших колебаний, и мне нет необходимости описывать, какую я при этом испытывал радость; понятна и моя признательность священнику, который, как вы справедливо заметили, и в самом деле добрейший из людей.

На следующее утро мне было дозволено увидеть Амелию, которая выказала при этом такую радость, что я счел себя на вершине счастья.

Обе стороны пришли теперь во всем к общему согласию, и юристы принялись уже составлять необходимые бумаги, как вдруг на нашем безмятежном небосклоне появилось неожиданное облако, от которого в одно мгновенье померкли все наши радости.

Когда все формальности по моим расчетам были уже близки к завершению, я получил с нарочным известье, что нежно любимая мною сестра лежит в жестокой лихорадке и настоятельно просит меня приехать. Я без промедления собрался в путь, и поскольку это произошло примерно в два часа ночи даже не стал дожидаться утра, чтобы попрощаться с Амелией, и оставил только короткую записку, объясняющую ей причину моего отсутствия.

Помещичий дом, где жила тогда моя сестра, находился на расстоянии пятидесяти миль, и, хотя я спешил изо всех сил, когда я добрался туда, безжалостный недуг уже лишил несчастную девочку способности воспринимать окружающее, а вскоре лишил ее и жизни.

Как ни любил я Амелию, как ни преисполнено было мое сердце восторгом при мысли, что близится час, когда она станет моей, но даже и это не могло на время утишить боль, вызванную утратой любимой Нэнси. Клянусь, я и сейчас еще не в силах произнести ее имя без слез. Едва ли когда, я думаю, брат и сестра питали друг к другу большую привязаннось. Бедная девочка! Я сидел подле нее, когда она была в бреду, и единственное имя, которое она произносила, было мое; в минуты, когда ее покидал рассудок, видно было, что она все еще удерживает в памяти мой образ и что последними усилиями угасающего сознания старается думать обо мне. «Немедленно пошлите за моим дорогим Билли! – кричала она. – Я знаю, он тотчас ко мне приедет. Неужто никто не поедет за ним? Прошу вас, не убивайте меня, прежде чем я еще хоть раз увижу его! Будь он здесь, вы бы не посмели так со мной обращаться!» Каждое произнесенное ею слово все еще звучит у меня в ушах! Милосердный Боже, слышать все это и видеть, как несчастное обезумевшее существо смотрит на своего брата с непреодолимым ужасом, принимая за разбойника с большой дороги, незадолго перед тем ее ограбившего… Простите мне, однако, все эти подробности; чувства, которые я тогда испытывал, можно понять, лишь изведав их на собственном опыте, вам же это покажется докучным и нелепым… Под конец она, судя по всему, узнала меня на мгновенье и воскликнула: «О, господи, мой любимый брат!» – после чего у нее тотчас начались судороги, и она скончалась у меня на руках.

При этих словах мистер Бут остановился на минуту и вытер слезы, а мисс Мэтьюз, – вероятно, желая выказать сочувствие, – приложила к глазам платок.

Глава 5, повествующая об удивительном непостоянстве Фортуны

Успокоившись, Бут продолжал следующим образом:

– Вы, конечно, подумаете, сударыня, что одной этой утраты оказалось достаточно, чтобы сделать меня несчастным, но судьбе угодно было решить иначе, ибо в тот день, когда предстояло погребение моей Нэнси, явился посыльный с письмом от доктора Гаррисона, в коем он извещал меня, что пишет эти строки тотчас после посещения миссис Гаррис и настоятельно просит меня, лишь только я их прочитаю, если мне дорога Амелия, немедленно возвратиться. «Впрочем, если дочь, – добавлял он, – пойдет по стопам матери (как поступает большинство из женщин), то с вашей стороны, возможно, будет благоразумнее не приезжать».

Я тотчас велел позвать ко мне посыльного и с немалым трудом выведал у него, что некий богатый сквайр явился к миссис Гаррис в собственной карете шестерней и что в городе только и разговоров, что о предстоящей вскоре его женитьбе на Амелии.

Вот тут-то мне пришлось мгновенно убедиться, насколько моя любовь к Амелии превосходит все другие чувства: мысли о несчастной Нэнси тотчас перестали меня занимать, и, покинув ее безжизненное тело, горько мною оплаканное, и поручив другим заботы о ее погребении, я отправился в путь, а вернее сказать, полетел обратно к Амелии и по прибытии прежде спешился у дома священника согласно его просьбе.

Добрейшая душа – он сразу же рассказал мне обо всем, что произошло здесь в мое отсутствие. Мистер Уинкуорт прибыл в роскошном экипаже, судя по всему, в тот же самый день, когда я уехал, и без всяких проволочек попросил у миссис Гаррис руку ее дочери, пообещав переписать на Амелию какую угодно часть своего огромного состояния на любых приемлемых для ее матери условиях. Почтенная дама без малейших колебаний приняла эти предложения и стала самым жестоким образом требовать у дочери согласия, на что Амелия ответила решительным отказом, ссылаясь со своей стороны на данное перед тем матерью позволение на наш брак, в чем ее с жаром поддержал священник, объявивший миссис Гаррис, как он теперь повторил и мне, «что нас следует в такой же мере считать мужем и женой, как если бы брачный обряд был уже совершен».

Однако же эти увещевания не произвели на миссис Гаррис ни малейшего впечатления, и она продолжала настаивать на объявленном ею во всеуслышание решении выдать дочь за Уинкуорта, которого священник тоже атаковал, сказав ему, что он адресует свои ухаживания чужой жене; но все было тщетно – молодой джентльмен был слишком влюблен, чтобы прислушиваться к каким бы то ни было доводам.

Выслушав все это, я попросил доктора Гаррисона посоветовать, как мне теперь быть. Он всячески предостерегал меня против каких бы то ни было насильственных поступков в отношении Уинкуорта, к которым, признаться, я в отчаянии грозился прибегнуть, и предупредил меня, что, если я только позволю себе что-нибудь в этом роде, он навсегда лишит меня своей поддержки. Разумеется, я торжественно пообещал ему не прибегать к таким мерам. В конце концов он решил еще раз повидать миссис Гаррис, и, если она окажется непреклонной, тогда он сочтет себя вправе обручить нас без материнского согласия, в котором любой из родителей, сказал он, вправе отказать, но не вправе, дав согласие, взять его обратно, если только сам жених каким-нибудь поступком не даст для этого основания.

Новый визит священника принес не больше успеха, нежели предыдущий, и речь шла уже о том, чтобы придумать, как вызволить Амелию, которую охраняли теперь куда строже, чем прежде: на ночь мать укладывала ее спать вместе с собой, а днем глаз с нее не спускала.

В то время как мы размышляли, как нам поступить, местный торговец вином явился к доктору Гаррисону с известьем, что он только что разлил в бутылки бочонок отличного старого портвейна, корзиной которого он готов снабдить и священника, прибавив, что не далее, как сегодня, ему предстоит отправить двенадцать дюжин бутылок этого вина миссис Гаррис.

Тут у доктора мгновенно мелькнула мысль, заставившая его усмехнуться, и, отведя меня в сторонку, он спросил, достаточно ли сильна моя любовь к девушке, чтобы я отважился проникнуть к ней в дом в корзине. Я с радостью ухватился за это предложение, на которое после вмешательства доктора дал согласие и торговец; ведь вам излишне напоминать, каким влиянием среди горожан пользовался этот достойный священнослужитель. Более того, доктор Гаррисон обещал получить разрешение на брак и обручить нас у себя дома, если только я придумаю какой-нибудь способ доставить к нему Амелию.