Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения - Александр Големба

ВОЛНИСТЫЕ ТУМАНЫ

Был человек таинственный и странный,хотя имел и паспорт он, и чин.Он написал «волнистые туманы»и опочил. Нет следствий без причин.

Когда в него стреляли бонвиваны,он умирал в снегу. Как честь мужчин.И лапотные черные Иваныторчали над ошметками кручин.

Брел русский стих, ломая балаганы.А труп в гробу бледней, чем лунный свет.И на заре листал другой поэтсамодержавья темные кораны.

И облака. Они нежней руна.Рунические призрачные станы.В метелях воплощались Оссианы,и обнажалась круглая луна.

О, если бы она могла сойтис пути, остаться шаром невоспетым!Свети, луна проклятая, светиво цвете лет загубленным поэтам!

О воздух века! Если дело дрянь,когда скрипят погибельные сосны,сгустись в комок, сияньем ночи станьиль мертвецов покровом жизненосным!

Стань Пушкиным, стань Фетом, наконец,стань Аполлоном или кантонистом,объяв недолетающий свинецсвоим туманом, снежным и волнистым.

Пергамент. Папироска. Пепел. Медь.Стеклянный воздух светопреставленья.Поэзия не может умереть…Блюстители, валитесь на колени!

«В синем небе…»

В синем небе, в синем небепролетает вертолет, –на задворках, на задворкахвоскресает Дон Кихот, –ах, в чердачной амбразуреклок июньской синевы, –что за мельницы в лазуринад кварталами Москвы?

Звенья труб в мерцаньи цинка,точно звенья новых лат, –целый день идет починка,мир тревожен и крылат.Если б взвиться, если б взвитьсявыше грусти и забав, –если б с мельницей сразиться,исполина в ней узнав!

Вертолеты улетели,люди строят переход.Третий день на бюллетенепрестарелый сумасброд…Говоря! ему: останьтесьв нашем юроде, сеньор,ну указ ли вам Сервантес,коль Сервантес мелет вздор?!

Что там мельницы мололи?Улетели: хвать-похвать!Ну доколе, ну доколес ветряками воевать?

«В переулке имени Пантофель…»

В переулке имени Пантофель,где узка асфальтная река(понимаешь?), есть на камне профильнеуживчивого чудака.Бритвовидный профиль чудака,абрис эпитафий и утопий, —в переулке имени Пантофельна стене. Изваян с кондачка!

Беспределен лик его чудацкий,мертвеца отчетливый постой,там, где шествует (живой) Завадскийэлегантной ленточной глистой.Странный фарс. Беспечная минута.Время – будто петли на воде.Вековечный доктор Даппергутто,Всеволод Эмильевич Эм-де [1].

«Вальтер фон дер Фогельвейде…»

Вальтер фон дер Фогельвейде,бренный образ человека,австрияк, всего вернее,из тринадцатого века,

певший гимн в честь милой дамы,пахарь стихотворной нивы,сочинявший эпиграммыи слагавший инвективы, —

женщин он любил, конечно,искренне и любострастно,удивительно беспечнои пленительно прекрасно.

Ну а птички на привале,что на них весьма похожи,хоть не сеяли, не жали,а бывали сыты всё же.

Ну а птички на привале,благостны и деловиты,хоть не сеяли, не жали,а бывали всё же сыты.

Он лугами и полямишел, вздымая тост заздравный.С птицами и королямион беседовал как равный –

австрияк, всего вернее,из тринадцатого века,Вальтер фон дер Фогельвейде,вечный образ человека.

Ну а птички на привале,вроде вальтеровой свиты,хоть не сеяли, не жали,а бывали всё же сыты.

Ну а птички на привалехоть не лезли вон из кожи,хоть не сеяли, не жали,а бывали сыты всё же.

Ну а пташки на привале –Певуны, не паразиты!Хоть не сеяли, не жали,а бывали всё же сыты.

А что с голоду не померВальтер – было просто чудом,потому что не был Вальтеркесаревым лизоблюдом.

ВЕНГЕРСКАЯ РАПСОДИЯ

I. «В тишине печальных буден…»

В тишине печальных буден,где судьба играет в кости,я хочу оставить людямстроки нежности и злости.Не всегда ведь, не всегда ведьпопадаешь прямо в точку, –людям я хочу оставить,как Франциск, одни цветочки.Не ищу пустого блеска,обращаясь к яснолицым, –я хочу, как тот Франческо,обратиться к певчим птицам.Проповедовать за дверьюнекой самой высшей лигимудрость высшего доверья,как романтики-расстриги.Я хотел бы, небезвестен,причастившись горней тайне,обернуться КНИГОЙ ПЕСЕНв духе истинного Гяйне.Мы о людях скверно судими о тех, что яснолобы;я хочу оставить людямстроки нежности и злобы!

II. «В сугробах, в сугробах, в сугробах…»

В сугробах, в сугробах, в сугробахосталась судьба бытия, –в тех северных снежныхутробах тревога и вечность моя.И всё, что мечталось и пелось,и всё, что звенело в былом,отвага, любовь и несмелость,и – в шалую тьму напролом!В таинственном шуме и блескесудьба омрачилась моя, —студеных ночей арабескина стеклах былого литья.Я в темном эфире витаю,дышу неземной тишиной –не таю, не таю, не таюи этой безгласной весной.На этой асфальтовой корке,на этой студеной землеглаза мои мстительно-зорки,как некогда, в дивном тепле.В забытые комнаты этимы входим с морозной черты,усталые взрослые детиушедшей во тьму красоты!

III. «Душою старайся постичь…»

Душою старайся постичьвсё то, что в судьбе промелькнуло:прислушайся к отзвукам гула,его темноту возвеличь.Как свет, превратившийся в слух,взметнись изобильями блеска,метнись, будто алая фескав оконце ночных повитух.Будь верен весны колыханью,плыви – удивленно-сутул –туда, где возносит Стамбулнад синей босфорской лоханьюсвои минареты. Впервыедушою смятенно ответь,что славная вышла мечетьиз греческой Айя-Софии!Будь весь как волшебная страсть,старайся в немыслимой смуте,клубясь словно Облако сути,душой к Византии припасть!

IV.Ференц-Йожеф

Время лезет вон из кожи, –где ж ты, бедный истукан,Ференц-Йожеф, Ференц-Йожеф,благородный старикан?В день Гоморры и Содоматы влачишь (или зачах?)бремя Габсбургского Домана худых своих плечах!Все мы, все мы постояльцыблагодушных поварих…Не собьет в таперах пальцызвучный Кальман Эммерих!Где же нынче молодежь ихв доломанах тех времен?!Ференц-Йожеф, Ференц-Йожеф,облетевший старый клен!Где же, где же, где же, где жерусских троек бубенцы,галицийские манежи,будапештские дворцы?Кем он будет подытожен,век, ушедший в тишину,там, где Лемберг, там, где Пожоньи не знают про войну?Ярко блещут магазинымассой бемского стекла, –прут мадьяры и русиныв ночь медвежьего угла.Не цветною кинопленкойв синема полуживом –въявь, былое время, мондкай ,говоря мне, время, мондкайо величии самом!

Время спит в масонских ложах(снится новая скрижаль!), –Ференц-Йожеф, Ференц-Йожеф,от души тебя мне жаль!Мир взрывается, пригожихсонаследников гоня…Бедный Йорик, Снежный Ежик, —четверть царства за коня!

V. «Мы помним всё то, что ушло…»