Я человек эпохи Миннезанга: Стихотворения - Александр Големба

«В вагонах длинных люди ездят…»

В вагонах длинных люди ездят,гудят стальные колеи,лучи невидимых созвездийне долетают до земли.Лучи немыслимых созвездийвздымают сумеречный прах, –горит фонарь на переездев каких-то дальних временах.Горит фонарь на переезде,и нет вражды, и дружбы нет;лучи невидимых созвездий,недолетевший к людям свет!Ну что ж, задень струну тугую,пусть прозвенит созвездьям всем,на что я горько негодую,на что не жалуюсь совсем.Задели вскользь гитары гриф мыво имя неба и земли,и потекли глухие рифмы,слепые строки потекли.Но нет занятья бесполезней,чем славить солнце до зари…Лучи невидимых созвездий,мигающие фонари!Законам вечным мы не будемперечить. Прописи гласят,что по земле блуждают люди,созвездья в небе колесят.

ВОЗДУХ

Если спросят у меня:«Где герой твоих поэм?Где предмет твоих суждений?»Я отвечу кратко – воздух.

И мои поэмы – этолишь большой воздушный замок,исполинский гневный замок,полный воздухом до края.

Если спросят у меня:«В чем предмет твоих терзаний?Чем томишься ты во мраке?»Я отвечу – это воздух,это синий звездный купол,полный воздухом до края,это всех превыше сводовбезвоздушное пространство,оправданье всех Ньютонов.

Воздух, воздух, воздух, воздух,вот герой моих поэм.

«Незаметно движется время…»

Незаметно движется время,погляди на часы «Омега», –опадает легкое бремя,ноздреватое бремя снега.

За окном бело и пушисто,не спеша ковыляют стрелки,и, должно быть, нежней батистасиневатый огонь горелки.

Сквозь него пролегают хлопья,сквозь него пролетают тени,сквозь него пролетают копьяи плывут корабли метели.

Эти копья острее стрелок,на которых висят минуты:я увидел их, я узрел ихна пороге душевной смуты.

На пороге печали шалой,и тоски по нездешней тризне,и неведомой, но, пожалуй,не совсем невозможной жизни!

«Это по Гюйгенсу, по Христиану…»

Это по Гюйгенсу, по Христианув ночь ковыляет по рыжей стенемаятник. Эта печаль не по мне.Я не причислен к державному клану.Что ж, говорите! Я слушать не стану:только ли свету, что в вашем окне!Блик золотой на кирпичной стене.Это по Гюйгенсу, по Христиану!

Ветер слагает осанну, осанну, —корчится сердце в ничтожном огне.Плакать, увы, не положено мне, –так говорите, я слушать не стану!Это по Гюйгенсу, по Христианувечер, в наследство доставшийся мне!

В ПЕРЕУЛКЕ ИМЕНИ ПАНТОФЕЛЬ

«Не все, не все слова освоены…»

Не все, не все слова освоены,не все вошли в активный фонд!Они стоят – христовы воины, –за ними гневный горизонт

В цейхгаузах фразеологииони звучальны и тверды,где кружева зимы пологие,где сосны и седые льды.

Не всё на свете завоевано, –взгляни в потемки словаря,и не тверди – мол, дело плевое,и не гордись душой зазря.

Еще не найденные самыежеланные из многих слов,еще нежнейшие слова мои –ничейный, жертвенный улов.

Так раскрывайся ж, книга тесная,мне всё на свете трын-трава,пляшите, радуги отвесные,плетитесь, чудо-кружева!

«Завершается путь всякой плоти…»

Завершается путь всякой плоти,приближается вечный ночлег:человеческий век на налете,близок нечеловеческий век.И, отведав березовой каши,там, где берег ветрами продут,алчно ищут ваятели наши,где им больше на водку дадут.Это время всех лент кинолентней,это всяческих свар образец:неизвестный синьор Иннокентий,где же ваш чудотворный резец?!Пусть оплатит густая валютаравнодушные ваши уста,изваяния вашего длута,а по-русски сказать – долота!

«Луна над кофейней, луна над кавярной…»

Луна над кофейней, луна над кавярнойвгрызается в полночь пилой циркулярной.Обрызгано небо от Кушки до Фрискоопилками звезд из-под лунного диска.Сквозь множество форток, балконов и оконв квартиры вливается горькое мокко,оно отопляет мирок монохромный,мирок, не приемлющий пищи скоромной.Прожекторный луч, голубеющий скупо,вылупливает эллиптический купол;разгром густопсового смысла содеяв,поднимем его на манер Асмодея!Стыдливой и женственной вереничкойкобылки бегут по каемке клубничной,и только ребенки таращут глазенки,и жалобно екают селезенки.За сивкою бурка, за буркой каурка,оркестр, капельмейстер и полька-мазурка(лошадки – поклонницы штраусовских музыки не разбираются в свингах и блюзах).Журчание полек и вальсов игривыхструится по ворсу подстриженных гривок,сопенье, терпенье, скрипенье и шорох,султаны и вызвезди, челки и шоры,сверканьями света арена согрета, –лошадки в чулочках молочного света.Увлекся и самый завзятый хулитель:коверный у Сержа каскетку похитил,но скоро, наверное, будет завернутв ковер этот скверный коварный коверный!Светите, софиты! Кобылки, храпите!К юпитеру льни, просиявший юпитер!Скачите, жокеи, скачите, коняки,а ты, дрессировщик в подержанном фраке,лупи по кобылкам, лупи по барьерам,лупи по опилкам крутым шамбарьером!Опилки, опилки на круглом манеже,над вами повисли пеньковые мрежи,над коими будет гимнастов отараноситься, свершая полет Леотара.Вы, прежде бренчавшие звездным монистом,разглажены граблями униформистов,но время придет, и вы снова вспорхнетеи вновь загоритесь в небесном намете,и кровель скрежещущие скребницыпройдутся по крупу гнедой кобылицы!Прислушайтесь – с вешнею сутемью спелисьребристые кровли и купола эллипс,и подслеповатая тьма подсчиталачисло пальцевидных колонок портала.Распялены пальцы у глаз полузрячих,и пушки палят без таблицы Сиаччи;ракеты, омытые в звездном рассоле,взлетают в астральные антресолии вновь проникают в трепещущем плясев просветы меж облакомясых балясин…Ракеты, промчавшие в сумерках едких,понюхавши порох в полетах без сетки,стремглав возвращаются к дольним пределам,к асфальтам, к булыжникам заматерелым.Застыл рецензент у фасада Госцирка,его не влечет холостая квартирка,розетка и штепсель, и чайник на плитке,и будней былых на пергаментном свитке,бессонно развитом, неясные знаки –прошедших любовей белесая накипь.В кармане нагрудном он пропуск нащупал.Пошел. Зашагал. Уменьшается купол.А зданье вплывает в изменчивый мороки в тучи нахохленной смушковый спорок,который улегся у Бога под боком,пронзаемый острым, как локоть, флагштоком.

СТРОФЫ

В выси, в дали заоконские,там, где мреет солнца луч,вновь плывут Большие Зондскиеострова рассветных туч.

Так какой небесной милостиждать мне у истоков дня?Город в каменной унылостикормит горечью меня!

Сердце медленно сжимается,гаснут сонные зрачки:сизый воздух просыпаетсянад перилами реки.

Особняк. Гербы баронские.Воздух зябок и колюч.В нем висят, не тают, Зондскиеострова рассветных туч.

Это первое смыканиесолнца с зыбкою водой,невозможность прониканияв миг, оклеенный слюдой.

Над витринами газетными,над плакатами офсетными,накрененная едва,изнывает синева.

Так вдохни всей грудью впалоюэтот миг – он слеп и жгуч, –как медалью, сердцем жалуяострова рассветных туч.

На пороге, в зыбком августетравяная жухнет голь, —так в неизреченной благостидушу вывернуть изволь!

Где Толстые да Волконские,чей язык велик, могуч,вновь плывут Большие Зондскиеострова рассветных туч.

Невозможно кинолентнуюпестроту приять душойиль недвижность монументнуюв неуклюжести большой!

Дней былых Фита и Ижицарасточились в синеве, –а живое время движетсяв белокаменной Москве.

Ты увидишь с подоконникадальних маковок стада:голубая кинохроника,вечных истин череда!

Эту песню изначальную,сих лучей рассветных прытьникакой мемориальноюнам дощищей не прикрыть!

Жизнь светла и переменчива,всё как есть ей трын-трава, –и таинственно застенчивапредосенняя трава.

Не затмить земной унылостьютуч в рассветной синеве, –и поэты Божьей милостьюснова вспыхнут на Москве.

Может быть, соперник Тютчева,тайный голос на Руси,поджидает друга лучшегоу маршрутного такси?

Может, будущая пылкаяпрорицательница грезакушеркой иль училкоюпрочим кажется всерьез?

И второе нужно зрение,чтоб увидеть тех, когоокрылило лицезрениеАполлона самого!

Бронзовеющие волосыи реверы сюртука,флоксы или гладиолусы,юбилейная тоска!

Классик, скованный унылостью,киснет славе вопреки,а в поэтах Божьей милостью –новолунья коготки!

Где ж они? Быть может, в звездах имчатся, крылья накреня,в четырех стихиях: в Воздухеот Земли, Воды, Огня!

Нерожденные, не ставшиедивным перечнем невзгод,но грядущее впитавшиев генный свой, в затейный код.

Кто сумеет фараонскиеписьмена зари прочесть?Может, те Большие ЗондскиеОблака – они и есть?

МЕМУАРИСТИКА