Завещание каменного века - Дмитрий Сергеев

Вблизи балкона, опоясанного двумя рядами вооруженной охраны, толпились суслы, которые, как и мы, не имели колокольчиков и не изъявили восторга при виде Астора. Даже и не смотрели на него – озирались по сторонам. Я шепнул Итголу и Эве, чтобы они не отставали, и начал протискиваться поближе к балкону.

Я поздно понял свою ошибку. Позади вооруженной стражи выстроились шпики. Никакие колокольчики им не нужны – свою преданность они выражали поиному.

Церемония грозила затянуться надолго.

На помост вбежала девочка-подросток. Хвост у нее ни секунды не находился в покое, разноцветные ленточки, привязанные на его конце, выписывали в воздухе замысловатые кренделя. Звонким и ясным голосом она потребовала суровой казни преступника. Ее слова встретили ликующим перезвоном.

Среди всеобщего ликования послышался чей-то встревоженный голос. На площади появился гонец. Суслы медленно расступились. Запаленный от быстрого бега солдат едва держался на ногах. Овальный кожаный щит неловко висел на его плече, мешая протискиваться сквозь толчею. Бледное лицо выражало смятение и страх. Пробравшись к балкону, он рухнул на колени. Щит упал с его плеча и покатился по мостовой, погромыхивая, точно барабан.

– Фильсы ворвались в город!

На дне каменной ямы темно. Глаза не вдруг привыкли к сумраку. Шесть шагов вдоль, четыре поперек – размер камеры, куда нас бросили. Что происходит снаружи, не слышно: удалось суслам защититься или же в городе хозяйничают фильсы? Сразу, как началось смятение, нас взяли под стражу. Сопротивляться было невозможно, бежать – некуда. Даже если бы удалось вырваться из рук опричников, толпа растерзала бы нас на месте. Лучшим для нас выходом была тюрьма.

Мрачные коридоры, массивные двери, грохочущие запоры, молчаливые стражники, наручники, сырость – все тюремные прелести, как на моей родной Земле в средневековье.

У меня появилось время хоть немного осмыслить происшедшее. Если не считать того, что у Суслов были хвосты и торчащие кверху уши, вся обстановка вокруг в самом деле напоминала наше средневековье – каким я представлял его себе по фильмам и книгам. Башни, крепостные стены, эшафот, стражники, паланкины, толпа, ждущая казни – картина довольно банальная, словно взятая напрокат из школьного курса истории.

Мы сидели, прижавшись друг к другу, на вонючей соломенной подстилке. Бог весть, кто побывал здесь прежде нас. Тухлый и плесневелый запах подземелья угнетал. В углах скреблись тюремные крысы, поднимали возню, с писком проносились по нашим ногам.

Железные наручники до крови натерли запястья, и теперь ранки саднило.

Собственные мучения не сильно огорчали меня. Боль, правда, была ни к чему. Куда больше меня волновала судьба Итгола и особенно Эвы. Хорошо, что они не понимают всего: ни тюрьмы, ни смертная казнь на Земтере не известны. Там все свободны. Правда, по мне их свобода не лучше тюрьмы. Тут, по крайней мере, можно надеяться на что-то.

– Что с нами будет? – спросила Эва.

– Ничего худого нам не посмеют сделать.

Эва со связанными руками неловко придвинулась, положила голову на мои колени.

– Не нужно обманывать, – тихо сказала она, я едва расслышал ее голос. – Я не боюсь. Не беспокойся обо мне.

Почему чуть ли не каждое Эвино слово удивляет меня? Будь на ее месте даже и не инкубаторская земтерянка, все равно ее поведение показалось бы странным. Что она, телепатией обладает?

В дальнем углу каземата беспрерывно скребли, тихонько постукивали, крошили кирпичи. Это не могли быть крысы. Похоже, кто-то прокапывался к нам из соседней камеры через стену. Я подошел ближе, прислушался. Тук-тук – тишина, потом – осторожные скребки… Опять: тук-тук… Можно даже определить место, где роют.

Звуки стали слышнее. Нас разделяла тонкая стенка в один-два кирпича.

Из соседней камеры постучали. Я ответил. С той стороны удвоили усилия. Крепко сжатыми кулаками я надавил на кирпич – он поддался. Чьи-то пальцы коснулись моей руки.

Громыхнул наружный затвор люка в потолке. Я поспешно привалился спиною, закрыл дыру. Чуточку света попало на дно нашей ямы, мутно осветив сырые потечные стены. На веревке спустили корзину с прозизией. Скудный тюремный обед: безвкусная похлебка, ложка гороховой каши, ломоть хлеба, кувшин с водою. Мы почти не притронулись к пище. Немного спустя корзину подняли наверх.

Я постучал в стену.

Мы выломали еще два кирпича – теперь в соседнюю камеру стало можно просунуть голову. Ничего интересного там не было – вонь, темнота и тюремная глухота.

Человек вполз к нам. Глаза, давно привыкшие к сумраку, смогли увидеть его лицо и протертый до лоска меховой комбинезон. Это был пожилой сусл.

– Ни единого слова вопреки совести – таков мой девиз, – с фанатической гордостью мученика произнес он.

– Кто вы?

– Гильд.

"Где же я слышал это имя?"

– Сегодня состоится казнь, – торжественно произнес он.

Боже мой! Так ведь это же тот самый человек, которого собирались казнить на площади.

– Еще не известно, состоится ли казнь, – поспешил я обрадовать несчастного. – В город ворвались фильсы. Может, они освободят вас.

– Не безразлично разве, от чьей руки принять смерть, – возразил он. – Истина одинаково противна и тем и другим. Фильсы тоже не замедлят расправиться с настоящим ученым. – Он немного помолчал.

– Смерть не страшит меня, я давно свыкся с мыслью о ней. Нужно сохранить главное – мысль. Она здесь. – Он сунул мне в руки бумажный свиток. – Последнее. Это я написал в тюрьме.

– За что вас преследуют?

– А за что всегда преследуют? – спросил он в свою очередь, и сам же ответил: – За мысли. За собственные мысли. Вы не согласны?

Спорить с ним у меня не было настроения.

– Ничто не преследуется более жестоко, чем инаковерие. Ересь! У нее одно оружие: доводы разума, против нее – кандалы, тюрьмы, смертная казнь.

Он походил на одержимого.

– В чем же заключается ваша ересь? – поинтересовался я.

– Разве вы не слышали? Меня так давно и усердно преследуют, что мое учение невольно распространилось во всех уголках Герона.

– В Героне мы впервые.

– Так вы фильсы?

– Нет, не фильсы.

– Кто же тогда? – Он явно не поверил мне. – Можете не скрывать. Для меня фильсы такие же люди, как и суслы.

– И все же мы не фильсы. – Не знаю, почему я так настаивал на своем: не все ли равно было, за кого он нас примет.

– Но кроме фильсов и Суслов, никого нет. Был, правда, слух, будто в запретных стенах объявились неизвестные. Я охотно поверил бы этому, если бы в словах тех, кто распространял слухи, не содержалось явной лжи. Утверждали, будто те неизвестные совершенно куцые.

– Почему бы им не быть куцыми?

Собственно говоря, ни спорить с ним, ни возражать ему у меня не было желания. Больше всего мне хотелось окунуться в горячую ванну, а потом – в постель. Наши дурацкие приключения опостылели мне. Именно сейчас, в тюремном застенке, сидя на несвежей соломенной подстилке, я больше, чем когда-либо, был убежден, что ничего этого на самом деле не было: ни Земтера, ни Карста, ни средневекого города, ни тюрьмы, ни нахальных крыс, шмыгающих в темноте по ногам, ни полоумного еретика Гильда – просто-напросто у меня расшатались нервы, мне грезится несуразица и не следует воспринимать происходящее всерьез, иначе я свихнусь раньше, чем пробужусь. Эта мысль утешила меня, на время я примирился с кошмарной обстановкой и прислушался к неистовому бормотанию Гильда.

Большой оригинальностью его мировоззрение не отличалось. Первопричиной сотворения мира он признавал движение глубинных вод в Вечном камне. Воды растворили податливую породу, образовали огромную полость и она и есть вселенная. Из смешения воды и света возникли первичные животворные соеди нения. Позднее они произвели все сущее – растении и животных, которые постепенно расселились по всей полости.

От животных произошел человек. Главную роль в эволюции сыграл хвост. Вначале животные научились с помощью хвоста захватывать предметы – камни, палки, – пользоваться ими, как оружием. Хвост развился, сделался длинным, сильным и подвижным. На него стало можно опираться. Это позволило первочеловеку научиться ходить на задних конечностях – руки освободились для работы. В дальнейшем увеличился и усовершенствовался мозг. Так что без хвоста не могло быть и речи о появлении человека. Хвост помог ему встать на ноги в буквальном и переносном смысле.

– Эти убеждения и привели вас на эшафот?

– Нет, не они. Правда, до недавнего времени люди, думающие так, считались еретиками – их преследовали. Нынче эта теория стала признанной. Около десяти лет назад к власти пришли новые силы. Прежняя система управления называлась фаворией – власть передавалась по наследству от отца к сыну. Нынче страной управляет пандус-выборный оргая. Прежде считалось, что фавор и его свита – суслы посвоему происхождению особенные, избранные, их удед – править, а жребий остальных – покоряться и служить. Им не выгодно было признать учение, которое доказывало одинаковое происхождение всех. В искоренении ереси они был – и свирепы и жестоки.