Завещание каменного века - Дмитрий Сергеев

Вначале пандус взялся рьяно насаждать новое учение. По законодательству приверженцы старых взглядов еще и сейчас считаются изгоями. Многим пришлось бежать к фильсам, там до сих пор власть держится в руках фаворов.

Но очень скоро суслы, избираемые в пандус, полюбили свое исключительное положение. Им уже не хотелось добровольно отстраняться от власти. Необходимо было найти способ доказать свое исключительное право оставаться членами пандуса. Такую возможность отыскали в новом учении. Поскольку главным орудием в становлении человека был хвост, следовательно, те, у кого эта часть тела выделяется, заслуживают особого почета – именно они и есть наиболее достойные. И теперь стало признанным, что обладатель самого тяжелого и толстого хвоста – особа несомненно исключительных способностей.

– Разве можно признать наукой такую ерунду?

– Нет, конечно.

Гильд открыто издевался над подобными утверждениями. Однако за одно это его не решились упрятать в темницу: очень уж весомы были заслуги Гильда, его авторитет признавался всеми.

На свою беду он высказал новую гипотезу: "Пустота в каменном массиве, которую заселяют суслы и фильсы, не единственная – должны существовать другие полости. В них тоже может возникнуть жизнь, могут появиться люди, которые создадут своп государства и науки".

Это было уже настоящее кощунство. Каждый властитель жаждет быть могущественным и единственным, а не одним из множества.

На Гильда ополчились. До ареста сразу не дошло. Вначале пытались добиться, чтобы Гильд отказался от своих взглядов, признал их ошибочными. Велись открытые диспуты, по примеру наших средневековых. Но давным-давно известно, что на диспутах чаще всего побеждает вольномыслие. Тогда Гильда и его сторонников начали преследовать, а учение объявили еретическим.

Несколько дней назад фильсы объявили войну суслам. Инквизиции это было на руку: под шумок легче расправиться с еретиками. Гильда и его сторонников объявили тайными агентами фильсов.

Мы – Эва, Итгол и я – появились среди Суслов в самый драматический момент – готовилась казнь основоположника нового учения. Если бы она состоялась, Гильду было бы обеспечено бессмертие – ничто не способствует популярности еретиков сильнее, чем преследования.

Гильд допытывался, разделяю ли я его взгляды. Я сказал: разделяю. Не все ли равно было, что я отвечу ему. Гильда я считал неудачным творением собственного сна. Этот обросший волосами фанатик гордился своим вольнодумием и верил в правоту сочиненной им гипотезы, как средневековый алхимик в чудотворную силу философского камня. Хотелось одного-чтобы сон поскорее закончился. Меня перестала занимать даже собственная судьба: сумеем мы благополучно выбраться из подземелья или не сумеем.

Опять загремел засов, заскрипели шарниры каменного люка. Гильд мгновенно уполз в свою одиночку.

– Эй, еретики! – окликнул нас сверху насмешливый веселый голос. – Есть хотите?

Я промолчал: решил, что это подвох.

Опустилась веревка. Корзины на ней не было привязано. Стражник сам съехал вниз. В руках у него была плетеная кошелка с продуктами. Он опускался без помощи рук, держась за веревку хвостом.

В кошелке была царская еда: поросячьи окорока, превосходный сыр, вино…

Он отдал нам плетуху, уселся на корточки и наблюдал, как мы расправляемся с пищей. Мне почудилось, что он смотрит на яства голодными глазами.

– Нашлись благодетели, – насмешливо сказал он. – Каких бы преступников ни бросили в тюрьму, всегда находятся сочувствующие. Кто-то передал. Видно, человек с деньгами – чтобы подкупить всех начиная от старшего смотрителя до смиренного охранника, – он склонил свои уши, давая понять, что смиренный охранник он и есть, – нужны ой-ей какие деньги!

– Поешьте с нами, – предложил я.

– Не откажусь. – Он выбрал самый большой окорок, отхватил ломоть сыра с ладонь толщиной и налил вина в кружку, которую запасливо прихватил с собою.

Сусл ел так, что его чавканье наполнило всю камеру. Привлеченные запахом крысы вовсе обнаглели: сновали между ног, подбирая оброненные крошки и куски. Ночью эти твари, пожалуй, и нас сожрут.

Едва ли тюремщик мог знать, что нас ожидает, долго ли думают держать в заточении, но я все же попытался выведать у него хоть что-нибудь.

– Вас казнят на рассвете. Всех троих вздернут на одной перекладине: не бог знает какие персоны, чтобы каждому виселицу строить.

Он испытывал подлинное наслаждение, сообщая эту весть. Внимательно перекидывал взгляд с моего чица на лица Итгола и Эвы. Тюремщик явно остался недоволен нами: известие о скорой казни никого не повергло в ужас.

– Вначале каждому на шею накинут петлю – веревка холодная, сырая… Б-рр! – Он, должно быть, решил помучить нас подробностями, чтобы все-таки насладиться нашим страхом. – А когда скамейку вышибут из-под ног – задрыгаетесь, будете стараться хвостом развязывать петлю. Нет ничего забавнее, как смотреть на эти напрасные попытки. Я люблю занять местечко поближе, чтобы не пропустить ничего.

"Да. И не повезло же тебе на этот раз, – подумал я. – Никто из нас не будет пытаться развязать петлю хвостом".

Он заметил мою ухмылку и вовсе озадачился. Долго молчал.

– Дурак же я, – он хвостом легонько хлестнул себя по ушам, видимо, жест означал то же самое, что для нас хлопнуть себя рукой по лбу. – Да вы просто оцепенели от страха, боитесь пошевелиться, чтобы не перепачкать штаны.

Эта мысль удовлетворила его – он стал посматривать на нас с явным расположением. Не так уж много развлечений давала ему служба в тюрьме – единственное: поизмываться над приговоренными да немного почесать языком.

Скоро он разговорился, стал жаловаться на скудное жалование – денег не хватало прокормить семью. Приходилось заниматься домашним хозяйством, держать свиней, кур, садить огород… На все нужно время. То ли дело прежде, когда был помоложе, не был обременен семьею и зарабатывал больше – служил в особой канцелярии хвостом.

– Хвостом? – переспросил я, проникаясь сочувствием к этому бедолаге, наплодившему семью, которую нечем прокормить.

– Хвостом, – с гордостью повторил он. – Официально – соглядатай по особым делам". Мы же сами между собой именовали себя хвостами. Не каждый способен служить хвостом. Прежде чем попасть в специальную школу, сколько нужно выдержать испытаний… – Приятные воспоминания одухотворили его. Он с величайшим удовольствием вспоминал про свою прошлую службу.

Наш тюремщик в прошлом служил при сыскной канцелярии. Слежку устанавливали за опасными преступниками, точнее за теми, в ком подозревали возможных преступников. Чаще всего ими оказывались люди весьма уважаемые.

– Шпикам требовалось выслеживать, где бывают, когда, с кем встречаются, о чем беседуют, что замышляют… Не всякий способен часами и сутками держать след. Нужно уметь все замечать, не упускать из внимания ни одной мелочи. Составлять подробный отчет. Хвост должен постоянно быть готовым к любым неожиданностям. Почему-то в народе хвосты не пользовались уважением. А те, за кем приходилось вести слежку, так и вовсе считали долгом презирать несчастных хвостов. А если разобраться, не их ли стараниями удерживается образцовый порядок? Да только кто это оценит?! Особенно неприятен нашему тюремщику был один человек. Целый год пришлось вести слежку за окаянйым. В анналах сыскной канцелярии чертов книжник давно был предан анафеме, но никакие удавалось сцапать его на деле – застукать с поличным.

Хитрющий был стервец – не зря, видно, в ученом сословии значился. Шпик изучил привычки своего подопечного, начал даже питать к нему симпатию. Тот в свою очередь свыкся, что за ним постоянно волочится хвост. Могли бы даже сблизиться и подружиться на этой почве. Так куда там, нос воротит.

Однажды у книжника собрались гости – тоже всякий ученый сброд, – будто бы на пирушку. Я, конечно к двери прилип. Да без толку – ни слова не разобграть. Хоть ревом реви. Назавтра отчитываться нужно. С досады дремать начал. Клюнул носом раз, другой – и в дверь лбом. А хозяин с кем-то из гостей в прихожей беседу вел. Курили. Книжник в руках пепельницу держал, чтобы гостю было куда пепел стряхивать. Услышал, как я стукнулся, – открыл дверь. Посмотрел на меня этак свысока, будто бы на козявку. "А-а, это вы". И вытряхнул все свои заплеванные окурки в лицо мне. И дверь захлопнул перед носом. А ведь, можно сказать, культурный человек!

– Тяжелая служба, – посочувствовал я.

– Недолго он увиливал – скоро влопался голубчик. Вздернули миленького.

– Поднимайтесь! Живо! Живо!

В люк спустили шаткую лесенку.

– На допрос, – шепотом оповестил нас давешний гость. После своей исповеди он проникся к нам симпатией, как и к тому книжнику, о котором рассказывал. – Будут пытать, – не удержался он от соблазна доставить нам удовольствие.

Стиснутые наручниками запястья одеревенели. Боль, правда, немного притупилась, не была острой.