Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

ты чё? И думать забудь! Грех, грех это. Нельзя! Вставай, пошли вместе до дому. И ведерки давай заберем, я вот, вишь, и воды зачерпнул. Ой, грех, девонька. Идем, идем. Всё будет хорошо!

В избе, усадив Татьяну на лавку, Терентий шумно распахнул доху, прошелся по горенке, закидывая глаза к потолку, теребя свою жидкую козлиную бороденку. Спросил наконец:

— Петька-т где?

Татьяна как окаменела. Сидела с полуприкрытыми, ничего не видящими глазами, неестественно выпрямив спину, руки, исцарапанные об наст, сложив на коленях.

— Петька-т где? — обеспокоенно повторил Ёлкин.

Вытянув длинную шею, он остановился перед девушкой, разглядывая ее, наклоняя голову то вправо, то влево, будто легче ему так смотреть. И в третий раз повторил:

— Слышь, девонька? Петька-т где?

На этот раз Татьяна услышала. Подняла голову, одними губами, тонкими, побелевшими, выговорила:

— В бор поехал… За дровами поехал…

— Энто хорошо… Дрова, они завсегда надобны. Справный парнишка растет. Отцу замена, — запел Ёлкин, но, заметив, как изменилось лицо девушки, как наполнились слезами ее запавшие глаза, как вздрогнул острый подбородок, бодренько зачастил: — Ты энто, девонька, выкинь из головы всяку пакость. Даст Бог, обойдется всё с Анисимом. Я вот тута покумекал, помочь ему надоть. Поверенного пристяжного ему бы надобно нанять получше.

— Нету у нас денег таких… — ровным голосом, словно речь шла и не об отце вовсе, проронила Татьяна.

Ёлкин зачастил еще быстрее:

— Энто, девонька, не твоя забота. Не одни, поди, на белом свете живете, люди кругом. Я, к примеру, помараковал, помочь решился. Земляк как-никак, не чужой какой. Вместе ведь с твоим папанькой в детстве раков в речке ловили. Как не помочь? Вот наскреб кой-каких деньжат, возьми, — он суетливо полез за пазуху, вынул оттуда сверток в чистенькой тряпице, развернул и протянул на обеих ладонях девушке. — Возьми, Татьяна, не побрезгуй. Сто рублев тут. Всю жистю копил, но вам нужнее. Возьми.

У Татьяны перехватило дыхание. Она уже не надеялась, что найдется в этом мире душа, которая протянет им руку помощи.

— Спасибо, дядя Терентий, — только и смогла она выговорить.

— Ничё, девонька, ничё, — по-лисьи разулыбался Ёлкин. — Разбогатеете, так небось и отдадите. Ничё!.. пущай Петька в Новониколаевское езжат. На улице Михайловской пристяжный живет, Озиридов, фамилие у ево такое. Должен помочь, сказывают, ловкий…

А в Инюшенском бору стояла тишина.

Пушистый снег, темный под темными зимними соснами, казалось, вбирал в себя все звуки. Лишь тренькал вдруг где-то дятел или щелкала веточка, осыпая враз струйку разметывающегося по ветру снега.

Загрузив дровни, Пётр взял лошадь под уздцы и повел к просеке. В лесу его всегда тянуло помечтать о чем-то неопределенном, хорошем, но сейчас ему и думать-то было тяжело. Не мог забыть сгорбленную фигуру отца, когда того увозили из села судебный следователь, приехавший из Томска, и урядник Саломатов. Отец крикнул, повернувшись к Петру: «Не верь!..» И по тону, по глазам, по той злой убежденности, с какой эти слова были выкрикнуты, Пётр вправду поверил — не виноват отец, не убивал он старика Кунгурова.

Но убежденность Петра, конечно, ничего не меняла.

Всё село считало Анисима Белова убийцей. Единственный человек, с которым Пётр еще мог хоть как-то говорить, была Катя Коробкина, но в последнее время он и с ней почти не виделся. Кузьма, ее отец, настрого воспретил дочери встречаться с Петром. «Ишь, кого нашла!.. Каторжное отродье!»

— Эге-гей! — услышал Пётр с проезжей дороги, обернулся.

Со стороны Новониколаевска ходко двигался санный поезд. На передних санях, широко расставив ноги, размахивая вожжами, в распахнутом тулупе стоял Никишка Зыков. Фыркая толстыми заиндевевшими губами, гнедой мерин косил глазом на седока, на привязанную к задку саней гладкую кобылу, тащившую другие сани. В четвертых полулежал на охапке сена Лёшка, в шестых — Стёпка. Замыкал обоз работник Зыкова, сорокалетний угрюмый мужик Демид Колотыгин, бежавший рядом с санями, к которым был прикреплен еще один.

Заметив Петра, Никишка с силой хлестнул вожжами, а Лёшка, привстав, задиристо крикнул:

— Отскочь, лапотон! Зыковы едут!

Пётр молча осадил свою лошадь, проводил Зыковых взглядом, сплюнул в снег.

Когда он подъехал к воротам своего дома, из калитки как раз выходил Ёлкин. Завидев парня, радостно воскликнул:

— А вот и Петруха! Здорово!

— Здорово, дядя Терентий, — не очень приветливо ответил Пётр.

Ёлкин словно и не заметил неприветливости, разулыбался:

— Чё такой смурной?

— Радоваться нечему, — пробурчал Пётр, открывая ворота. — Зыковых сейчас встретил. Подались куды-то. Не знаешь, куды?

Терентий втянул подбородок:

— Откель же мне знать?

— Так ты приятель вроде как ихний…

— Я-я-я? — чуть не подавился Ёлкин.

— А то нет? — хмуро переспросил Пётр.

Будто не слыша, Ёлкин подошел к лошади и ласково потрепал ее по замерзшей и полной льдинок гриве. Повернулся к Петру:

— Слышь, Петруха, я тут маненько схотел вам помочь, чёб Анисиму какое снисхождение вышло… Танюхе сотнягу оставил, на пристяжного, значица, чёб защита по суду вышла.

Пётр глянул исподлобья:

— Не надо нам твоих денег!

— Да ты, паря, не куражси, я ж от сердца, — приложил к груди руки Ёлкин. — Надо же Анисима выручать. Али не болит душа за папаньку?

— Болит, — отрезал Пётр и тут же осуждающе проговорил: — Ты лучше, дядь Терентий, скажи, о чем ты с Зыковыми той ночью толковал?

Ёлкин разинул рот, но тут же спохватился:

— Какой ночью? Ты чё, паря, ты чё?

— Кады Кунгурова убили.

— Кады Кунгурова убили? — протяжно повторил Терентий, лихорадочно соображая, откуда бы Петру знать о ночном разговоре, а Пётр смотрел на дергающийся кадык Ёлкина, на испуганные глаза под шевелящимися бровками, и становилось ему досадно, горько, противно.

— А-а-а! — облегченно вздохнул Терентий, найдя выход из положения. — Энто кады они меня к стенке приперли?

Пётр кивнул:

— Обещал ты им чё-то…

— Ничё не обещал, — вытаращился Ёлкин. — Дело как вышло-то? В запале мимо них пробегал, выпимши был, вот и ругнул их нехорошим словом. А они возьми да осерчай. Вот и приперлись. Сам знаешь, им слова не скажи. Да и я виноват, распустил язык…

Пётр недоверчиво посмотрел на него. Терентий истово перекрестился:

— Ей-богу! Как на духу говорю!

— Твое дело, дядь Терентий, тебе видней, — бросил Пётр, отвернулся и потянул лошадь во двор.

Ёлкин поёжился. Потом все-таки, переборов себя, заглянул в калитку, окрикнул:

— Петрух, ты энто не тяни. Завтра и езжай с пристяжным договариваться.

Увидев брата, входящего в сени, Татьяна обрадовалась:

— Ой, Петь… Есть еще добрые люди на свете!

— Это Кощей-то добрый? — зло проговорил Пётр.

— Он же нам денег дал, — растерянно сказала сразу поникшая Татьяна.

— Вернуть надо!

— А как же мы отцу поможем? — воскликнула Татьяна, и Пётр увидел, что отнимает у