Девушка из Дании - Дэвид Эберсхоф

Люди, которые входили в ратушу, выглядели красивыми и довольными, выпитое пиво добавляло им румянца. Юные барышни в разноцветных, точно леденцы, платьях обмахивались веерами и выспрашивали друг у друга, где искать самых знаменитых художников.

– Который из них Эйнар Нильсен? – интересовалась одна из девушек.

– Вон там – это Эрик Хеннингсен? – любопытствовала другая.

Среди гостей были молодые мужчины с навощенными кончиками усов и суматранскими сигарами в зубах – новые дельцы, которые поднялись в обществе благодаря стремительному обогащению на массовом производстве фаянсовой посуды и кастрюль, отштампованных пыхтящими машинами.

– Ты меня не бросишь? – спросила Лили Грету.

– Никогда, – пообещала та.

И все-таки Лили снедало беспокойство.

Внутренний двор ратуши был отделан в стиле Итальянского Возрождения. С трех сторон находились галереи с колоннами, над ними – потолок из стекла и деревянных балочных перекрытий. На сцене играл оркестр, длинный стол был заставлен блюдами с устрицами. Сотни людей кружились в танце; руки красивых мужчин обнимали тонкие талии дам, чьи веки оттенял голубой цвет. Две девушки на скамейке, хихикая, писали кому-то записку. Отдельным кружком стояли мужчины в смокингах; держа руки в карманах, они окидывали зал цепкими взглядами. От волнения Лили с трудом воспринимала происходящее. В груди всколыхнулась паника: нет, здесь ей не место. Она решила сбежать, но было поздно. Бал уже захватил ее, дым и музыка уже просочились в глаза и уши. Если она признается Грете, что хочет уйти, та лишь велит ей успокоиться; не волнуйся, скажет Грета, волноваться совершенно не о чем. Грета просто всплеснет руками и расхохочется.

Рядом с Лили стояла высокая молодая женщина в платье на бретелях. Она курила серебристую сигарету и разговаривала с мужчиной – судя по очень смуглому лицу, южанином. Женщина была стройная, с красивым рельефом мышц на спине, а мужчина, очевидно, был по уши в нее влюблен: сперва просто кивал, а потом заставил умолкнуть, закрыв ей рот долгим поцелуем.

– Вон Хелена, – сказала Грета.

На другом конце зала стояла Хелена Альбек, чьи короткие черные волосы были подстрижены по последней, как объяснила Грета, парижской моде.

– Иди поздоровайся с ней, – сказала Лили.

– И оставить тебя одну?

– Я пока не хочу ни с кем разговаривать.

Грета пересекла зал, лавируя между танцующими; длинные волосы струились по ее спине. Она поцеловала Хелену, а той, видимо, не терпелось поделиться с подругой какой-то новостью. В Королевской Гренландской торговой компании Хелена ведала картинами, граммофонами, обеденными тарелками с золотым ободком и другими предметами роскоши из летних партий груза, покидавших Копенгаген по вторникам. Благодаря стараниям Хелены два года подряд картины Эйнара упаковывали в ящики и отправляли в Готхоб[18], где агент продавал их с аукциона. Деньги возвращались через Северную Атлантику долго, а когда наконец приходили, Эйнар гордо демонстрировал их жене в кожаной папке-гармошке.

Танцующие заслонили собой Грету и Хелену. Лили сидела на скамье красного дерева, украшенной резными русалками. В крытом помещении было тепло, поэтому она сняла шаль. Пока она ее складывала, к скамье подошел молодой мужчина.

– Вы позволите? – спросил он, прежде чем опуститься на скамью.

Он был высокий, с длинными тугими золотисто-каштановыми кудрями, доходившими ему до подбородка. Краем глаза Лили видела, как он сверился с карманными часами, а потом сидел, попеременно скрещивая и распрямляя ноги. От него слегка пахло виски, а уши краснели то ли от жары, то ли от волнения.

Лили извлекла из сумочки записную книжку в оловянной обложке, подаренную Эйнару бабушкой, и принялась заносить в нее мысли о незнакомце. «Похож на отца Эйнара в молодости, – писала Лили, – в те времена, когда он еще был здоров и работал на сфагновых болотах. Наверное, поэтому я и не могу оторвать от него взгляд. А с чего бы еще мне на него глазеть? С чего вдруг меня так привлекают его длинные ноги, кудрявые бакенбарды, обрамляющие лицо? Его орлиный нос, полные губы, густые вьющиеся волосы…»

– Вы репортерша? – подался к ней мужчина.

Лили подняла голову.

– Поэтесса?

– Ни то ни другое.

– Тогда что же вы пишете?

– А, это? – Она смутилась от того, что он с ней заговорил. – Так, пустяки.

Они сидели рядом, и все же Лили не верилось, что он ее заметил. Самой себе она казалась невидимкой, и все это как будто происходило не с ней.

– Значит, вы художница? – не отставал незнакомец.

– Простите. – Подхватив шаль и сумочку, Лили встала.

От волнения она не могла продолжать беседу – у нее до сих пор не укладывалось в голове, что она сюда пришла. Ей стало еще жарче, и она ощутила внезапное желание снять одежду и окунуться в море. Она выскользнула из ратуши через широкие двери в торце зала, за которыми открывался небольшой парк.

Снаружи было ветрено. Крона старого дуба пологом накрывала маленький парк, словно защищая его от любопытных глаз того, кто забрался бы на шпиль копенгагенской ратуши, чтобы оттуда подглядывать. Пахло розами и взрыхленной землей. Крохотный газон казался серебряным, цвета плавника летучей рыбы. Лили сделала несколько шагов и узрела пару, встреченную в ратуше: девушка в платье на бретелях и ее воздыхатель целовались под ветвями дуба. Он держал ее за бедро, задрав подол платья, так что