Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        И — добавляют еще — слез не могла удержать…

        Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым

        На Феакийских брегах в землю немилую лечь.[68]

        Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи

50   Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его.

        Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла,

        Пряди небрежных волос в горе руками рвала.

        Здесь Немесида была… и первая… та… Целовали

        Губы твои, ни на миг не отошли от костра.

55   И перед тем как уйти, промолвила Делия: «Счастья

        Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!»

        Но Немесида в ответ: «Что молвишь? Тебе б мое горе!

        Он, умирая, меня слабой рукою держал».

        Если не имя одно и не тень остается от смертных,

60   То в Елисейских полях будет Тибулла приют.

        Там навстречу ему, чело увенчав молодое

        Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл![69]

        Выйди, — коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга,[70] —

        Галл, не умевший щадить крови своей и души!

65   Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют.

        Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл.

        Мирные кости — молю — да покоятся в урне надежной.

        Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.

XI

        Много я, долго терпел, — победили терпенье измены.

        Прочь из усталой груди, страсти позорной огонь!

        Кончено! Вновь я свободу обрел, порвал свои цепи, —

        Их я носил не стыдясь, ныне стыжусь, что носил.

5     Я победил, я любовь наконец попираю ногами.

        Поздно же я возмужал, поздно окрепли рога!

        Переноси и крепись. Себя оправдает страданье, —

        Горьким нередко питьем хворый бывал исцелен.

        Все сносил я, терпел, что меня прогоняли с порога,

10   Что, унижая себя, спал я на голой земле.

        Ради другого, того, кто в объятьях твоих наслаждался,

        Мог я, как раб, сторожить наглухо замкнутый дом!

        Видел я, как из дверей выходил утомленный любовник, —

        Так заслужённый в боях еле бредет инвалид.

15   Хуже еще, что меня, выходя из дверей, замечал он, —

        Злому врагу моему столько б изведать стыда!

        Было ль хоть раз, чтобы рядом с тобой я не шел на прогулке,

        Я, возлюбленный твой, сопроводитель и страж?

        Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета, —

20   Ты через нашу любовь многих любовь обрела…

        Ах, для чего вспоминать языка вероломного низость?

        Ты, и богами клянясь, мне на погибель лгала!

        А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки,

        Этот условный язык, слов затемняющий смысл?..

25   Раз ты сказалась больной, — бегу вне себя, прибегаю, —

        Что же? Больна ты иль нет, знал мой соперник верней…

        Вот что привык я терпеть, да еще умолчал я о многом…

        Ныне другого ищи, кто бы терпел за меня!

        Поздно! Уже мой корабль, по обету цветами увитый,

30   Внемлет бестрепетно шум морем вздымаемых волн…

        Зря перестань расточать меня покорявшие раньше

        Ласки и речи, — теперь я не такой уж глупец…

        Борются все же в груди любовь и ненависть… Обе

        Тянут к себе, но уже… чую… любовь победит!

35   Я ненавидеть начну… а если любить, то неволей:

        Ходит же бык под ярмом, хоть ненавидит ярмо.

        Прочь от измен я бегу, — красота возвращает из бегства;

        Нрав недостойный претит, — милое тело влечет.

        Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою,

40   Сам я желаний своих не в состоянье постичь.

        Если б не так хороша ты была иль не так вероломна!

        Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе!

        Мерзки поступки твои, — а внешность любить призывает…

        Горе! Пороки ее ей уступают самой.

45   Сжалься! Тебя я молю правами нам общего ложа,

        Всеми богами (о, пусть терпят обманы твои!),

        Этим прекрасным лицом, божеством для меня всемогущим,

        Сжалься, ради очей, очи пленивших мои:

        Будь хоть любой, но моей, навеки моей… Рассуди же,

50   Вольной желаешь ли ты иль подневольной любви?

        Время поднять паруса и ветрам отдаться попутным:

        Я ведь, желай не желай, вынужден буду любить!..

XIV

        Ты хороша, от тебя я не требую жизни невинной,

        Жажду я в горе моем только не знать ничего.

        К скромности я принуждать не хочу тебя строгим надзором;

        Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись!

5     Та не порочна еще, кто свою отрицает порочность, —

        Только признаньем вины женщин пятнается честь.

        Что за безумие: днем раскрывать, что ночью таится,

        Громко про все говорить, что совершалось в тиши?

        Даже блудница и та, отдаваясь кому ни попало,

10   Двери замкнет на засов, чтобы никто не вошел.

        Ты же зловредной молве разглашаешь свои похожденья, —

        То есть проступки свои разоблачаешь сама!

        Благоразумнее будь, подражай хотя бы стыдливым.

        Честной не будешь, но я в честность поверю твою.

15   Пусть! Живи, как жила, но свое отрицай поведенье,

        Перед людьми не стыдись скромный вести разговор.

        Там, где беспутства приют, наслажденьям вовсю предавайся;

        Если попала туда, смело стыдливость гони.

        Но лишь оттуда ушла, — да исчезнет и след непотребства.

20   Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель!

        Там — ничего не стыдись, спускай, не стесняясь, сорочку

        И прижимайся бедром смело к мужскому бедру.

        Там позволяй, чтоб язык проникал в твои алые губы,

        Пусть там находит любовь тысячи сладких утех,

25   Пусть там речи любви и слова поощренья не молкнут,

        Пусть там ложе дрожит от сладострастных забав.

        Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик.

        Внешней стыдливостью пусть опровергается срам…

        Лги же и людям и мне; дозволь мне не знать, заблуждаться,

30   Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу…

        О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки?

        В спальне твоей почему смята и взрыта постель?

        Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья?

        Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?

35   Недостает изменять у меня на глазах, откровенно…

        Чести своей не щадишь — так пощади хоть мою.

        Ты признаешься во всем — и лишаюсь я чувств, умираю,

        Каждый раз у меня холод по жилам течет…

        Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;

40   Да, иногда я хочу — смерти… но вместе с тобой!

        Сыска не буду чинить, не буду настаивать, если

        Скрытничать станешь со мной, — будто и нет ничего…

        Даже, коль я захвачу случайно минуту измены,

        Если воочию сам свой я увижу позор,

45   Буду потом отрицать, что сам воочию видел,

        Разувереньям твоим в споре уступят глаза.

        Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным!

        Только сказать не забудь: «Я не виновна», — и всё.

        Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:

50   Не оправдает закон, но оправдает судья.

XV

        Новых поэтов зови, о мать наслаждений любовных!

        Меты я крайней достиг в беге элегий своих,

        Созданных мною, певцом, вскормленным полями пелигнов.

        Не посрамили меня эти забавы мои.

5     Древних дедовских прав — коль с этим считаться — наследник,

        Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь.

        Мантуи слава — Марон,[71] Катулл прославил Верону,

        Будут теперь называть славой пелигнов — меня,[72] —

        Тех, что свободу свою защищали оружием честным

10   В дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась.[73]