Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        «Горе мне! — шепчет, — моей стал ты стыдиться любви…

        Шею мою обовьет и тысячью жарких лобзаний

10   Вдруг мне осыплет лицо, — я погибаю от них!

        Я побежден, от боев отвлекает меня вдохновенье:

        Битв домашних певец, подвиги славлю свои.

        Скипетр я все же держал, как мог, и трагедия[48] все же

        Двигалась, с этим трудом справиться я бы сумел.

15   Плащ мой Амур осмеял, и цветные котурны, и скипетр:

        Рано его я схватил и недостойной рукой!

        В сторону был уведен своенравной красавицы волей

        И о котурнах забыл: правил триумф свой Амур.

        Делаю то, что могу: обучаю науке любовной

20   (Горе! Я сам удручен преподаваньем своим!),

        Иль сочиняю, как шлет Пенелопа известье Улиссу,[49]

        Иль как у моря, одна, слезы, Филлида, ты льешь. —

        Всё, что Парис, Макарей и Ясон, благодарности чуждый,

        Будут читать, Ипполит и Ипполитов отец;

25   Все, что, выхватив меч, сказала бы в горе Дидона

        Или же Лесбоса дочь, лиры Эолии друг.

        Скоро же ты, мой Сабин,[50] объехал весь мир и вернулся,

        Из отдаленных краев письма-ответы привез!

        Значит, Улисса печать Пенелопой опознана верной,

30   Мачеха Федра прочла, что написал Ипполит;

        Благочестивый Эней прекрасной ответил Элиссе:

        Есть и к Филлиде письмо… если Филлида жива!

        До Ипсипилы дошли Ясона печальные строки;

        Милая Фебу, во храм лиру, лесбийка, отдай!..

35   Все же в стихах и твоих, о Макр, воспеватель сражений,

        Голос порой подает золотокудрый Амур:

        Там и Парис, и жена, что неверностью славу снискала,

        И Лаодамия, смерть мужу принявшая вслед…

        Знаю тебя хорошо: ты любовь воспеваешь охотней,

40   Нежели брани, ты в мой перебираешься стан!

XIX

        Если жену сторожить ты, дурень, считаешь излишним,

        Хоть для меня сторожи, чтобы я жарче пылал!

        Вкуса в дозволенном нет, запрет возбуждает острее;

        Может лишь грубый любить то, что дозволит другой.

5     Мы ведь любовники, нам и надежды и страхи желанны,

        Пусть иногда и отказ подогревает наш пыл.

        Что мне удача в любви, коль заране успех обеспечен?

        Я не люблю ничего, что не сулило бы мук.

        Этот мне свойственный вкус лукавой подмечен Коринной, —

10   Хитрая, знает она, чем меня лучше поймать.

        Ах, притворялась не раз, на боль головную ссылалась!

        Как же я медлил тогда, как не хотел уходить…

        Ах, сколько раз обвиняла меня, и невинный виновник

        Нехотя вид принимал, будто и впрямь виноват.

15   Так, меня обманув и раздув негорячее пламя,

        Снова готова была страстным ответить мольбам.

        Сколько и нежностей мне, и ласковых слов расточала!

        А целовала меня — боги! — о, сколько и как!

        Так же и ты, которая взор мой пленила недавно,

        Чаще со мною лукавь, чаще отказывай мне,

20   Чаще меня заставляй лежать у тебя на пороге.

        Холод подолгу терпеть ночью у двери твоей.

        Так лишь крепнет любовь, в упражнении долгом мужает,

        Вот чего требую я, вот чем питается страсть.

25   Скучно становится мне от любви беспрепятственной, пресной:

        Точно не в меру поел сладкого — вот и мутит.

        Если б Данаю отец не запрятал в железную башню,

        От Громовержца она вряд ли бы плод принесла,

        Зорко Юнона блюла телицу рогатую — Ио, —

30   И Громовержцу вдвойне Ио милее была.

        Тот, кто любит владеть доступным, пусть обрывает

        Листья с деревьев, пускай черпает воду из рек.

        Только обманом держать любовника женщина может…

        Сколько советов, увы, против себя я даю!

35   Не возражает иной, а мне попустительство тошно:

        Ищут меня — я бегу, а убегают — гонюсь.

        Ты же, который в своей красавице слишком уверен,

        Лучше, как спустится ночь, вход на замок запирай.

        Да разузнай наконец, кто в дверь то и дело стучится

40   Тайно, собаки с чего брешут в ночной тишине?

        Что за таблички тишком проворная носит служанка,

        И почему госпожа часто ночует одна?

        Пусть до мозга костей тебя пробирает тревога, —

        Дай же мне повод хоть раз ловкость свою проявить.

45   Тот пусть лучше песок на пустынном ворует прибрежье,

        Кто в неразумье своем любит жену дурака.

        Предупреждаю тебя: коль верить слепо супруге

        Не перестанешь, моей быть перестанет она.

        Много всего я терпел, надеялся я, что сумею,

50   Как ты ее ни храни, все же тебя обойти.

        Ты же, бесстрастный, готов терпеть нестерпимое мужу:

        Все дозволяешь — и вот я уж любить не могу.

        Так уж, несчастному, мне никогда и не ведать запрета?

        Ночью уже никогда мести грозящей не ждать?

55   Страха не знать? Не вздыхать сквозь сон, ни о чем не волнуясь?

        Повода мне не подашь смерти твоей пожелать?

        Что мне в супруге таком? На что мне податливый сводник?

        Нравом порочным своим губишь ты счастье мое.

        Ты бы другого нашел, кому терпеливые любы…

60   Если соперником звать хочешь меня — запрещай!

Книга третья

I

        Древний высится лес, топора не знававший от века.

        Веришь невольно, что он тайный приют божества.

        Ключ священный в лесу и пещера с сосульками пемзы,

        И отовсюду звучат нежные жалобы птиц.

5     Там, когда я бродил в тени под листвою древесной

        В думах, куда же теперь Муза направит мой труд.

        Вижу Элегию вдруг: узлом — благовонные кудри.

        Только одна у нее будто короче нога:

        Дивной красы, с оживленным лицом, в одежде тончайшей, —

10   Даже уродство ноги лишь украшало ее.

        Властная вдруг подошла и Трагедия шагом широким,

        Грозно свисали на лоб волосы; плащ до земли.

        Левой рукою она помавала скипетром царским,

        Стройные голени ей сжали котурнов ремни.

15   Первой сказала она: «Когда же любить перестанешь

        Ты, к увещаньям моим не преклоняющий слух?

        О похожденьях твоих на пьяных болтают пирушках,

        В людных толкуют местах, на перекрестке любом,

        Пальцем частенько в толпе на поэта указывать стали:

20   «Вот он тот, кого сжег страстью жестокий Амур!»

        Не замечаешь ты сам, что становишься притчею Рима…

        Как же не стыдно тебе все про себя разглашать?

        Петь о важнейшем пора, вдохновляться вакхическим тирсом,[51] —

        Время довольно терять, труд начинай покрупней!

25   Ты унижаешь свой дар. Поспевай деянья героев!

        Скажешь ты: нынешний труд больше подходит тебе —

        Хватит забавных стихов, что успел ты сложить для девчонок;

        Были напевы твои с юностью ранней в ладу.

        Славу доставить теперь ты обязан трагедии римской,

30   И вдохновенье твое выполнит волю мою!»

        Так она кончила речь в своих театральных котурнах

        И покачала главой, в пышном уборе кудрей.

        И, на нее покосясь, улыбнулась Элегия, вижу, —

        Мирт держала она, помнится, в правой руке.

35   «Что порицаешь меня, Трагедия гордая, речью

        Важной? — сказала. — Ужель важной не можешь не быть?

        Не погнушалась и ты неравным стихом выражаться.

        Ты, состязаясь со мной, мой применила размер?

        Нет, величавых стихов со своими равнять я не смею,

40   Твой затмевает дворец скромные сени мои.

        Ветрена я, и мил мне Амур, он ветреник тоже,

        Избранный мною предмет — по дарованьям моим.

        Бога игривого мать без меня грубовата была бы,

        Я родилась, чтобы ей верною спутницей быть.