Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        Разве Фамира-слепца живопись может пленить?[52]

        Сколько заране себе обещал я утех потаенно,

        Сколько различных забав мне рисовала мечта!

65   А между тем лежало мое полумертвое тело,

        На посрамление мне, розы вчерашней дряблей.

        Ныне же снова я бодр и здоров, не ко времени крепок,

        Снова на службу я рвусь, снопа я требую дол.

        Что же постыдно тогда я поник, наихудший из смертных

70   В деле любви? Почему сам был собой посрамлен?

        Вооруженный Амур, ты сделал меня безоружным,

        Ты же подвел и ее, — весь я сгорел со стыда!

        А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,

        И поощряла любовь лаской искусной сама…

75   Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством

        И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,

        Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желанья

        Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?

        Иль тут пронзенная шерсть виновата колдуньи ээйской,

80   Или же ты изнурен, видно, любовью с другой…»

        Миг — и, с постели скользнув в распоясанной легкой рубашке,

        Не постеснялась скорей прочь убежать босиком.

        А чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу,

        Скрыть свой желая позор, дать приказала воды.

VIII

        Кто почитает еще благородные ныне искусства?

        Ценными кто назовет нежные ныне стихи?

        В прежнее время талант — и золота был драгоценней;

        Нынче невеждой слывешь, если безденежен ты.

5     Книжки мои по душе пришлись владычице сердца:

        Вход моим книжкам открыт, сам же я к милой не вхож.

        Хоть расхвалила меня, для хваленого дверь на запоре, —

        Вот и слоняюсь — позор! — вместе с талантом своим!

        Всадник богатый, на днях по службе достигнувший ценза,[53]

10   Кровью напившийся зверь, ею теперь предпочтен.

        Жизнь моя! Как же его в руках ты сжимаешь прекрасных?

        Как ты сама, моя жизнь, терпишь объятья его?

        Знай, что его голова к военному шлему привычна,

        Знай, — опоясывал меч стан его, льнущий к тебе;

15   Левой рукой с золотым, лишь недавно заслуженным перстнем[54]

        Щит он держал; прикоснись к правой: она же в крови!

        В силах притронуться ты к руке, умертвившей кого-то?

        Горе! Ведь прежде была сердцем чувствительна ты!

        Только на шрамы взгляни, на знаки бывалых сражений, —

20   Добыл он телом одним все, что имеет теперь.

        Хвастать, пожалуй, начнет, как много людей перерезал, —

        Все-таки трогаешь ты, жадная, руку его!

        Я же, Феба и Муз чистейший священнослужитель,

        У непреклонных дверей тщетно слагаю стихи!

25   Умные люди, к чему вам беспечная наша наука?

        Нужны тревоги боев, грубая жизнь лагерей.

        Что совершенствовать стих? Выводите-ка первую сотню!..[55]

        Лишь пожелай, преуспеть так же ты мог бы, Гомер!

        Зная, что нет ничего всемогущее денег, Юпитер

30   С девой, введенной в соблазн, сам расплатился собой:

        Без золотых и отец был суров, и сама недоступна,

        В башне железной жила, двери — из меди литой.

        Но лишь в червонцы себя превратил обольститель разумный,

        Дева, готова на все, тотчас одежды сняла.[56]

35   В век, когда в небесах Сатурн господствовал старый,[57]

        В недрах ревниво земля много богатств берегла.

        Золото и серебро, и медь и железо таились

        Рядом с царством теней, — их не копили тогда.

        То ли земные дары: пшеница, не знавшая плуга;

40   Соты, доступные всем, в дуплах дубовых; плоды…

        Землю в то время никто сошником могучим не резал,

        Поля от поля межой не отделял землемер.

        Не бороздило зыбей весло, погруженное в воду,

        Каждому берег морской краем казался пути.

45   Против себя ты сама искусилась, людская природа,

        И одаренность твоя стала тебе же бедой.

        Вкруг городов для чего воздвигаем мы стены и башни,

        Вооружаем зачем руки взаимной вражды?

        Море тебе для чего? Человек, довольствуйся сушей.

50   В третье ли царство свое мнишь небеса превратить?

        А почему бы и нет, когда удостоены храмов

        Либер, Ромул, Алкид, Цезарь с недавней поры?[58]

        Не урожаев мы ждем от земли, — мы золота ищем.

        Воин в богатстве живет, добытым кровью его.

55   В Курию[59] бедный не вхож: обусловлен почет состояньем. —

        Всадник поэтому строг и непреклонен судья…

        Пусть же хоть всё заберут, — и Марсово поле, и Форум;

        Распоряжаются пусть миром и грозной войной, —

        Только б не грабили нас, любовь бы нашу не крали:

60   Лишь бы они беднякам чем-либо дали владеть…

        Ныне же, если жена и с сабинкою схожа суровой,[60]

        Держит ее, как в плену, тот, кто на деньги щедрей.

        Сторож не пустит: она за меня, мол, дрожит, — из-за мужа.

        А заплати я — уйдут тотчас и сторож и муж!

65   Если какой-нибудь бог за влюбленных мстит обделенных,

        Пусть он богатства сотрет неблаговидные в прах!

IX

        Если над Мемноном мать и мать над Ахиллом рыдала,[61]

        Если удары судьбы трогают вышних богинь, —

        Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне:

        Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое.[62]

5     Призванный к песням тобой Тибулл, твоя гордость и слава, —

        Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре.

        Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит;

        Сломан и лук у него, факел сиявший погас;

        Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин!

10   Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь;

        Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны;

        Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах…

        Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея,

        Он из дворца твоего вышел, прекраснейший Юл…

15   Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера,

        Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал…[63]

        Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами;

        В нас, по сужденью иных, даже божественный дух…

        Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью,

20   Руки незримо из тьмы тянет она ко всему.

        Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею?[64]

        Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял?

        Лин — от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине[65]

        Лира, печали полна, пела в лесной глубине.

25   И меонийца добавь — из него, как из вечной криницы,

        Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста.

        В черный, однако, Аверн и его погрузила кончина…[66]

        Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров,

        Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,

30   И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро…

        Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет,[67] —

        Первую пел он любовь, пел и последнюю он.

        Что приношения жертв и систры Египта? Что пользы

        Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?..

35   Если уносит судьба наилучших — простите мне дерзость, —

        Я усомниться готов в существованье богов.

        Праведным будь, — умрешь, хоть и праведен; храмы святые

        Чти, — а свирепая смерть стащит в могилу тебя…

        Вверьтесь прекрасным стихам… но славный Тибулл бездыханен?

40   Все-то останки его тесная урна вместит…

        Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный?

        Не устрашился огонь плотью питаться твоей.

        Значит, способно оно и храмы богов золотые

        Сжечь, — коль свершило, увы, столь святотатственный грех.

45   Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ

        И — добавляют еще — слез не могла удержать…