Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф

С 1966 по 1970 год она упала почти на шесть процентов – до четырех с небольшим процентов[30]. Падал и уровень промышленного производства. Изменения не столь заметные, но значимые. Компании были озабочены их возможными последствиями. Они стали экономить на расходах. Началась реструктуризация.

Так как американские рабочие стали производить меньше, бизнес начал поиски более дешевых, более интенсивных методов труда. Это могла быть растущая автоматизация, давняя-предавняя история из эпохи промышленной революции: замена человека машиной. Но была и новая методика, которая сегодня сделалась нормой: повсеместный перенос производственных мощностей из города – сначала в пригороды, но со временем и вовсе за пределы страны, в дальние края, такие как Мексика, Гонконг, Тайвань, Сингапур и Южная Корея, где земля и труд были пока дешевле. Причем настолько дешевле, что в сочетании с грантами национальных правительств и пряниками от принимающей стороны переезд сулил выгоду, невзирая на расходы по строительству новых производственных линий, обучению местной рабочей силы и транспортировке произведенных товаров в обратном направлении, к потребителю.

Ко второй половине 1960-х годов, ко времени, когда норма накопления упала, фабрики, конторские здания и люди, которые в них трудились, постепенно перемещались за границы старого города уже в течение пятнадцати или двадцати лет, а в новых экзотических ландшафтах штатов Солнечного пояса – на Юго-Западе и Западном побережье Америки – даже прежде того. Старая, европейская модель города, заимствованная от бывших метрополий, к которой тяготели миллионы европейских иммигрантов в XIX и в начале XX века – тесная сетка фабрик, театров, кинотеатров и жилых рабочих кварталов – уступала новой: американскому пригороду. Вместо Нью-Йорка городом будущего, городом для подражания стал Лос-Анджелес. Архитектурный критик Питер Райнер Бэнем восторженно писал: «Лос-Анджелес вынашивает и воплощает наиболее перспективную сегодня версию буржуазного видения хорошей жизни»[31].

Новый ландшафт Лос-Анджелеса отвечал новому образу жизни за рулем автомобиля, который вели теперь миллионы потребителей из среднего класса: ландшафт с новомодными штучками – торговыми центрами, автострадами и закусочными на колесах. Наконец-то много пространства. Для создания этой новой жилой среды в США в послевоенное время частично использовали экономический профицит. Политика Центра и субсидии штатов помогали американцам расстаться с городом; Федеральное министерство строительства принимало на себя до девяносто пяти процентов расходов по ипотеке для имеющих средний доход. Ипотеку стали принимать к вычету из налогов. Строительные магнаты вроде Уильяма и Альфреда Левиттов сделали типовые загородные домики доступными для самого широкого, чем когда-либо, круга потребителей. Низкие цены на нефть позволяли жителям пригородов из среднего класса забираться всё дальше и дальше друг от друга и от места работы. Это была своего рода свобода. В 1900 году в пригородах проживали лишь пять процентов американцев, в центральной части города – двадцать[32]. К 1950-м эти значения поменялись местами.

Расцвет пригородов в Америке создавал, однако, новую проблему: старый город. Тот был не в лучшем состоянии. Средний класс выразил свои потребительские предпочтения: он уезжал, но перенаселенный промышленный город прошлого оставался. Ранние попытки справиться с этой ситуацией восходят еще к программе «Нового курса» Франклина Рузвельта тридцатых, когда ночлежки и трущобы сменяли первые жилые «проекты» вроде Форт-Грина в Бруклине – огромного комплекса из тридцати пяти почти одинаковых тринадцатиэтажных зданий[33]. Спустя двадцать лет, однако, ночлежки снова появились и даже стали вместительней. Чем меньше жителей оставалось в старом городе, тем острее становилась проблема. Традиционная экономическая теория обещала, что упадок достигнет дна и что старые районы заселят синие воротнички, которые спустя некоторое время сами о них и позаботятся. Однако синим воротничкам, подавленным первыми признаками грядущей деиндустриализации, хватало и своих забот.

Те, кто оставался в старом городе, обычно были слишком бедны и менее самостоятельны, чтобы выражать, подобно среднему классу, свои предпочтения и переезжать куда-либо. Они сталкивались со всё новыми социальными проблемами. Как правило, они принадлежали к этническим меньшинствам, и в новых пригородах их не слишком ждали: в субурбанизации, «бегстве белых», был известный элемент расизма, который усилился после череды «расовых бунтов» в шестидесятых. Отчасти это подпитывало тревогу у среднего класса и способствовало выбору среди его представителей в пользу отдаленных пригородов. Старый город становился всё более запущенным. Его физическая инфраструктура, нередко устаревшая, по-прежнему нуждалась в обслуживании: содержать город, как старый барский дом, обходится недешево. Суммы же налогов, собранных с тех немногих предприятий и беднейшей части населения, что еще оставались в центре, на то, чтобы покрывать эти расходы, теперь не хватало. Город вступал в порочный круг.

Упадок старого города в США уже в 1950-е годы стал поводом для озабоченности: сперва в кругу экспертов в процветающих сферах науки, в урбанистике и социологии, а затем и среди политиков, одолеваемых электоратом и лоббистами инвестиций как финансового, так и сентиментального плана. Почему в пору всеобщего оптимизма и экономического роста в Америке центр города переживал деградацию? Поначалу администрация больших и малых городов пыталась решить проблему при помощи самого очевидного средства. Раз пригороды процветают, в пригород нужно превратить и центр города. Дайте людям то, что они хотят. Стройте автодороги, торговые центры, новые дома, офисные здания.

Это называлось реновацией города. Потребовалось много усилий: социальной работы, изменений в гражданских правах, строительства социального жилья – так называемых «проектов», или обычной старомодной застройки. Под давлением со стороны торговых палат, предприятий, расположенных в центре городов, собственников земельных участков государство принялось там, где потребительская экономика не справлялась, стимулировать возрождение старого города. Реновация городов происходила в самых разных формах и масштабах, но всегда имела одну и ту же цель: сделать старый город более похожим на пригороды. И всё же реновация не сдержала того упадка, что уже в 1960-х годах заявлял о себе во весь голос в самых разных сферах: от уровня преступности (в Нью-Йорке количество убийств увеличилось с 1960 по 1975 год в четыре раза[34]) до массовых беспорядков, от расовых волнений (причем в Уоттсе под Лос-Анджелесом летом 1965 года или в Детройте два года спустя не обошлось и без убитых) до акций протеста на улицах по таким разным поводам, как война во Вьетнаме, гражданские права или сохранение в районе исторической застройки.

Насилие в городах, впрочем, лишь ускоряло отъезд тех, у кого было что терять. А когда благосостояние старого американского города понеслось по спирали вниз, обрисовалась и новая угроза: падение производительности и рентабельности в американской экономике. В конце шестидесятых, на фоне ужесточения деиндустриализации в Америке и Европе, бурного развития пригородов как новой земли обетованной для поколения амбициозных иммигрантов, жители городов маршировали