Эпоха зрелища. Приключения архитектуры и город XXI века - Том Дайкхофф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лондон, запечатленный в «Долгой Страстной пятнице», остался в прошлом. С тем же успехом он мог служить декорациями для «Газового света» или «Приключений Шерлока Холмса». Это Лондон до «Осколка». Вы не увидите здесь ни Канэри-Уорф, ни «Огурчика». Вместо них вы видите тот Лондон, что сегодня представлен лишь мимолетными фрагментами – город отживших свой век акров тишины и пустоты, складов, где не живут больше банкиры, руинированных и ветшающих, набережных, на которых еще не теснятся комплексы апартаментов класса люкс, но пропадающих втуне. При виде этого запустения глаза Шенда увлажнились.
– Когда-то здесь были лучшие доки в мире.
Трезвые американские инвесторы огляделись.
– Всё меняется, Гарольд. Хватит вспоминать прошлое.
Именно так. Именно американской манере ведения дел и предстояло завоевать Великобританию. Когда наступили восьмидесятые, места для сантиментов не осталось. То был Лондон накануне его трансформации из старой потертой столицы империи в современный блистательный глобальный город. Вы можете видеть это по тому, как одеты гости на борту у Гарольда Шенда, слушающие его вдохновенную речь. На некоторых всё еще легкие, цветастые платья и коричневые брюки-клеши, словно на дворе 1975 год и в поп-чартах ведут «Карпентерс». На других же, вроде самого Шенда, его подружки и тех бизнесменов-американцев, строгие костюмы – от «Армани», быть может. И пьют они минеральную воду. Старый коричневый мир уступает дорогу чему-то более яркому, кристально-чистому. Шенд провозглашает тост:
– За покорение океана.
«Большое видение» Шенда свершилось, если так можно выразиться. До Олимпийских игр в Лондоне оставалось еще двадцать четыре года, но акры, которые он обозревал с палубы своей яхты, уже тогда исправно обещали «развитие». Заброшенные гавани, которые разглядит за его спиной глаз иного любопытного лондонца, переродились в жилые комплексы «Шэд-Темз» и «Батлерс-Уорф», к проектированию которых еще до кризиса на рынке недвижимости конца 1980-х приложил руку легенда британского дизайна Теренс Конран. На верфях снова оживленно: здесь разместились дорогие апартаменты, кафе и рестораны вроде Le Pont de la Tour, где как-то весенним солнечным вечером в 1997 году Тони Блэр, недавно избранный премьер-министр Великобритании, баловал на фоне живописного Тауэрского моста президента США Билла Клинтона слегка обжаренным тунцом, фаршированным кальмаром и бутылочкой «Боллинже». А там, где Шенд мерял шагами свою олимпийскую мечту, на месте огромных старых складов Королевских доков, провожает бизнесменов, направляющихся в Цюрих и другие города Европы, аэропорт «Лондон-Сити».
Подобно Гарольду Шенду, я начинаю грустить. Хоть я и живу сейчас в этом новом Лондоне из проекта Шенда, я всё еще вижу под ним старый город. Лондон, который я впервые увидел в семидесятых, был не тем, чего я ожидал от первой поездки в большой город. Вместо Букингемского дворца или Биг-Бэна мне запомнились верфи в руинах, цветущая в трещинах на их фасадах буддлея. Я не знал тогда ничего о том, что происходит – ни о государстве всеобщего благоденствия, ни о панках и лозунге «Будущего нет», ни о Джеймсе Балларде, Дереке Джармене и неизбежном коллапсе. Я не знал ничего о деиндустриализации, нефтяном кризисе, профсоюзах, блэкаутах, стагфляции, захватах пустых домов, отключениях электричества, финансовой помощи Великобритании со стороны Мирового валютного фонда. Я просто запомнил эти руины. Я запомнил Лондон – город, который знал лишь по «Мэри Поппинс» – как спокойное место. Что привело меня в замешательство. Мне казалось, что города должны быть шумными и оживленными. Этот город был тихим и пустым. Где были все?
Это был Лондон, по которому меня водил отец. Как и Шенд, он был лондонцем из рабочего класса, старающимся выбиться в люди. Он не был гангстером, хотя иногда говорил, что в юности был пижоном, ходил с выкидным ножом, который использовал разве лишь для чистки ногтей во время бесцельных прогулок по улицам. Его понимание социальной мобильности вылилось в том, что он, женившись на девушке из среднего класса, жительнице Ланкастера, с которой познакомился на причале, убрался подобру-поздорову из города. Они скопили на первый взнос по самой скромной ипотеке, нашли работу на одной из фабрик, перебравшейся из угасающего центра Лондона на новый «современный» участок и сдали, наконец, квартиру, которую снимали с бабушкой. Так что я родился в небольшом домике на краю предместья на краю городка на краю Лондона, на краю края края.
Отец, однако, не мог просто так забыть Лондон. Мне любопытно, скучал ли он по городу и по чему именно скучал. В середине семидесятых оставалось уже немного, по чему можно было скучать. Лондона, из которого он уехал, больше не существовало. И всё же он возил меня погулять в город, в котором вырос – не в тот туристический центр, куда детей возят развлекаться, но в Уоппинг, Ротерхит и Бермондси – местечки, которые помнил со своего детства в 1950-х, когда в округе еще было шумно от лязга и гудков. Илистые участки на берегах реки некогда были нашей вотчиной. Дайкхоффы упоминаются в архивах, которые отец посещал во время наших визитов в Лондон, шаг за шагом выслеживая наших предков. Они были лодочниками на Темзе, перевозчиками грузов – гравия, отбросов и разнообразных товаров – вверх и вниз по реке. Благосостояние их семей, сколь бы скромным оно ни было, зависело от торговых успехов города, народа и империи, в которой они оказались. Они возили грузы, которые прибывали и убывали из доков вверх и вниз по Темзе – пока было, что возить и пока были сами доки. В период с 1974 по 1981 год в доках пошло под сокращение двадцать тысяч рабочих; более сорока одного процента рабочих мест в промышленности потерял Ист-Энд[25]. Отец унес ноги очень вовремя.
Мы бродили с ним по тихим улочкам мимо викторианских стен и закрытых на замок ворот, заглядывая попутно в сырые складские здания (такие же, какие были в районе Шэд-Темз, где теперь разместились апартаменты для служащих в Сити), пребывавшие в столь плачевном состоянии, какого в своей жизни еще тогда не видал. Там, где я родился, на краю края края, всё было, может, провинциальным и примитивным, но по крайней мере новым. Здесь всё было старым, закопченным, грязным, обычным, темным и тихим. Шум и
