Пекин и Великая Китайская стена - Елена Грицак

Чиновник. Статуя на Минских могилах

Отношения между управленцами разных чинов регулировались системой ответственности, которая в общем повторяла бытовавшую еще в древности круговую поруку. Основой этого явления служила мысль о том, что столичные сановники должны отвечать за поступки провинциальных начальников. Например, вместе с провинившимся участковым казнили и того, кто за него поручился. За растратчика или нерадивого полководца жизнью расплачивалась вся семья: родители, жены, дети, братья и сестры. Даже детей убивали без пощады; серия казней завершалась только после того, как в живых не оставалось никого из близких родственников «злодея».

Одна из таких историй открылась при раскопках усыпальницы в южнокитайской провинции Гуандун. Археологи обнаружили захоронение предположительно тысячи человек, умерших примерно в одно время и состоявших друг с другом в родственной связи. Выяснилось, что погибшие входили в семейный клан чиновника Линь Шуиня, казненного, возможно, по доносу. Вместе с ним были зарезаны все его родственники до девятого колена. По мнению ученых, Линь Шуинь мог участвовать в обвинении кого-нибудь из императорских евнухов. В эпоху Мин гаремные стражи фактически управляли страной, открыто занимались казнокрадством и легко расправлялись с теми, кто мешал им обогащаться за императорский счет.

Путешественники, посещавшие средневековый Пекин, сравнивали императорский двор с большой семьей, называя правителя отцом, а придворных неразумными детьми. Считаясь патриархом всей империи, император управлял страной как самовластный родитель, поэтому избежать наказания не удавалось даже самым почтенным вельможам. Провинившийся мандарин, если не попадал на плаху, подвергался порке на глазах у отца-императора, чем полностью искупал свою вину и вновь обретал царскую милость. Отеческие побои не вызывали гнева, напротив, высеченный чиновник спокойно возвращался к неблаговидным делам, зная, что теперь долго не обратит на себя внимания.

Общественная мораль в Китае до сих пор зиждется на принципе почитания старшего. Раньше безраздельная власть родителя, будь то отец семейства или правитель империи, вызывала чувство страха и благоговения. Она была присуща всем социальным институтам и являлась основой церемониала, нарушить который не осмелился бы ни один из подданных Сына неба. В среде чиновников строгие правила касались только внешнего вида и поведения. Государственным служащим полагалось носить высокие атласные ботинки на толстых подошвах белого цвета, фетровые шапочки с перьями или шариками, дорогие халаты с длинными рукавами. Гражданские дополняли свои костюмы нашивками с изображением птицы, а военные – животного. По должностным разрядам расписывались цвет паланкина, зонтика и одежды; протоколу подчинялись покрой, ткань, фасон шапки и материал шарика на ней, число пуговиц, количество слуг, коней и носильщиков. В то время как состоятельные пекинцы носили платье спокойных оттенков голубого, серого или коричневого цвета, их ученые соотечественники вынужденно облачались в яркие малиновые или синие халаты.

Сановник с женой и слугами. Каменный рельеф, период Сун

В маньчжурском Пекине чиновники различались украшениями поясов: если носители высших званий позволяли себе инкрустированные рубинами агаты, то низшим разрешался только черный бараний рог. Простые печати выполнялись из дерева, а самые почетные – из серебра. Будучи людьми образованными, служащие использовали их только по назначению, то есть заверяли документы. Неграмотные простолюдины старались прикоснуться к символу власти, веря, что печать обладает чудодейственной силой и может, например, излечить от хвори или предотвратить беду.

Особое значение в костюме китайского чиновника имел веер. Им закрывались от солнечных лучей, отгоняли мух и комаров, создавали прохладу в дополнение к опахалу. Закрыв лицо веером, можно было «не заметить» недруга, а значит, и не кланяться ему. Следуя мимо бедняцких кварталов, чиновник спасался от вони, овевая себя ароматным веером из сандалового дерева.

Одним из признаков богатства и высокого положения в обществе служили ухоженные ногти. Выставляя вперед два больших пальца, знатный человек без слов демонстрировал свое благородное происхождение и не менее благородное занятие. Неимоверно длинные, полированные, окрашенные ногти могли сломаться, во избежание чего на каждом пальце вельможи имелся колпачок. Считаясь «посланником сверху», мандарин не имел права посещать театр, находиться среди простых людей, руководить родной провинцией. Опасаясь советов неграмотного родителя, он не мог жить в отчем доме, впрочем не расстраиваясь по этому поводу, поскольку его собственное жилище, как правило, было просторней и богаче.

Кортеж высшего сановника

За отличие по службе деятели маньчжурского государства награждались Орденом двойного дракона. К наиболее престижным наградам относилась желтая куртка, отороченная собольим мехом. Император жаловал сановников пурпурными или золотистыми поводьями. Престарелым чиновникам разрешался въезд в Запретный город верхом или в паланкине абрикосового цвета. Молодой служащий крепил к шапке черное перо вороны, меняя его при повышении ранга на павлинье с 1–3 глазками в зависимости от заслуг. Выехать из дома без сопровождения не мог никто из них. Атрибуты кортежа, так же как эмблемы и прочие символы власти, определялись церемониалом.

В имперском Китае большое значение придавалось ритуалу при устройстве банкетов. Разнообразие и стоимость блюд свидетельствовали о состоятельности и щедрости хозяина. В богатых домах гости ели палочками из слоновой кости, сначала пробуя возбуждавшие аппетит сладкие блюда: очищенный корень болотной травы, жареные грецкие орехи, абрикосовые зерна, яблочную пастилу. Затем подавались закуски: маринованные огурцы в соусе из бобов, ветчина, вареные лапы утки, черные утиные яйца, чеснок и редька, плавающие в уксусе. Эти блюда вкушались под музыку и тонкие голоса певиц; в качестве напитков подавался чай, который чаще всего чередовался с рисовой водкой.

В разгар пиршества гостей угощали более изысканными блюдами, например супом из ласточкиного гнезда. В поисках его основного компонента крестьяне с риском для жизни карабкались по крутым скалам, ведь птицы строили домики, не считаясь с прихотями вельмож. Гнездо морской ласточки представляет собой слепленный из слюны полупрозрачный комок округлой формы. Если его сварить в воде, то получится желтоватый суп, который в Китае ценится за аромат, вкус и полезные свойства.

В старинной китайской кухне насчитывалось до 400 видов приправ, и более 100 из них употреблялись постоянно. Особым деликатесом являлась пекинская, или «лакированная», утка, с ее главным элементом – хрустящей темно-коричневой корочкой. Мастера, владевшие искусством приготовления этого изысканного блюда, сначала потрошили птицу, варили, затем ощипывали и обсушивали, а в конце помещали в специальную печь, где поджаривали около часа подвешенной над тлеющими дровами фруктовых деревьев. Горячую утку разрезали на куски, укладывали на тонкие блинчики, поливали густым бобовым соусом, заправляли нарезанным луком и, свернув в трубочку, подавали к столу.

Ужин в доме пекинского аристократа

Европейский путешественник Жан Род отмечал, что «внешний вид мандарина вполне соответствует его духовному облику. Жеманный, облаченный в шитый богатыми узорами шелк, с улыбкой сострадания или радости на устах, приличествующей утонченным требованиям китайского этикета, мандарин всегда остается собой, несмотря на то, является ли в образе жирного властителя или изможденного монаха. В неподвижных устах его непроницаемого лица, скрытого под каменной маской лицемерия, невозможно уловить ни малейшего отражения мыслей, ни одного проблеска чувств…».

Неестественно строгий порядок в сфере эмоций определялся духовными канонами и уже в раннем Средневековье был главной особенностью китайской школы. Основу просвещения составляли классические книги, написанные Конфуцием и его последователями. Образованному человеку полагалось знать содержание 9 канонов, известных под названием «Четырехкнижие» и «Пятикнижие». Изречения древних мудрецов воспринимались слепо, без осмысливания, вне исторической обстановки или конкретной ситуации. Все, что сказал Конфуций, почиталось догмой, но уважение к его мыслям исходило от веры, а не от убеждений. После многих лет зубрежки китайцы с трудом воспринимали окружающий мир и не умели самостоятельно мыслить. Бездумно заучивая тексты, любознательные ученики превращались в самоуверенных ученых мужей, воспринимавших конфуцианские догмы как неоспоримую истину. Избранная в качестве идеала древность требовала устремлений в прошлое, а ее изучение приводило к косности, которой в плохом смысле славилась китайская нация.