Синий конверт - Игорь Шприц

Все началось с того, что по прибытии в Департамент Берг впал в прострацию, каковая характеризует все влюбленные теплокровные организмы (что касается пресмыкающихся, на сей счет точных данных нет). Прострация обычно сопровождается острым желанием видеть если не сам предмет любви, то какой-нибудь предметик, так или иначе связанный с основным источником раздражения любовных желез. Платочек, письмецо там или что-нибудь попроще — скажем, прядку волос с темечка или родничка (если речь идет о дитяти!).

Ничего такого неопытный Берг срезать с Амалии не успел, и у него начались любовные ломки. Он выпил подряд несколько стаканов воды — не помогло. Сделал комплекс шведской гимнастики, после чего выпитая вода проступила по всему телу, — тоже не помогло. Сходил в тир, стрельнул раза три — стало совсем плохо, ибо вспомнилась теплая щека Амалии, запах мятных лепешек и мизинчик невыразимой прелести.

И тут его пробило с головы до пят: у него же есть письмо с угрозами, на котором он собственноручно сделал отпечаток указательного пальчика этой неземной девицы! Как же он мог забыть о таком подарке судьбы? Молнией пронесясь из подвала, где располагался тир, сквозь вереницу коридоров к собственному столу, Берг дрожащей рукой включил подсветку, настроил окуляры, положил на предметный столик вышеуказанную улику, перевел дух и припал округленным от блаженства глазом к бронзовому под глазнику.

Более чудного зрелища микроскоп еще не видел! Пальчик оставил аккуратный отпечаток, более похожий на виноградинку из «Песни песней»: «Как ты прекрасна, моя возлюбленная… стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти». Все влюбленные мира счастливы одинаково, и в эту секунду Иван, сын Карлов, ничем не отличался от Соломона, сына Давидова, царя Израильского…

Берг рассмотрел часть тела любимой и так и этак, пофантазировал об остальных пальчиках, не позволяя своему разнузданному воображению забираться дальше нравственных пределов. Он сосчитал все петельки, круги и рогульки, из которых и состоит настоящий папиллярный узор, умилился на характерный детский порез перочинным ножичком, вывел дактилоскопическую формулу и успокоился. Наконец-то у него есть предмет для обожания!

Он аккуратно отрезал ножничками узор любимого перста, наклеил его гуммиарабиком на надлежащую карточку и надписал витиеватым почерком: «Амалия Адольфовна Шпорледер, девица». Полюбовался на творение рук своих и еле удержался, чтобы не украсить скупой документ маленьким сердечком. Затем вложил карточку в изящную рамку кабинетного формата и поставил ее на угол стола, чтобы все время видеть и ощущать сию красоту.

Такая жена потребует в будущем хорошего содержания! «К делу!» — укоротил себя Иван Карлович и решительно занялся «Делом о поджоге складского помещения ф-та А. Ф. Шпорледера». Он записал обстоятельства пожара, ловко и споро нарисовал вероятную картину поджога и приступил к поискам злоумышленника. Потирая руки, он вновь прильнул к окуляру, навел резкость и впился взглядом в папиллярный узор преступника. И тут внезапная слабость охватила его до той поры крепкие члены.

Не веря глазам своим, Берг стал лихорадочно просматривать все отпечатки. И везде — везде! — видел одну и ту же невыносимую картину: знакомые рогульки, завитки и кольца, один и тот же детский порез… Шантажистом, а возможно, и поджигателем была его любимая Амалия!

Как он не сошел с ума — одному Богу известно. Возможно, его спас неожиданный приход Путиловского. Но едва только Павел Нестерович бросил его наедине с надвигающимся безумием, перед Бергом встал один вопрос: застрелиться сейчас же или все-таки попробовать поговорить с любимым существом?

Трезвый голос рассудка советовал стреляться немедленно: дактилоскопия слишком точная наука. Но сердце не хотело верить и пыталось использовать все, даже самые безнадежные попытки. Он встал, подошел к телефонному аппарату, снял эбонитовую чашечку телефона. Рука крутанула рычажок вызова.

— Алло, центральная? Сорок два, тридцать девять… Да, особняк Шпорледеров… Жду.

Глава 4

Сон и явь

Внутренняя жизнь в России на целый час замерла. Гигантский аппарат Министерства крутился вхолостую, канцелярия стояла в ожидании приказов и циркуляров, курьеры без дела слонялись по коридорам, чиновники всех рангов ходили по кабинетам в гости, курили и распивали чаи, болтая о новых назначениях и размере наградных к Пасхе.

До окраин империи эта волна бездействия, слава Богу, еще не докатилась: не позволяли апокалиптические размеры государства и конечная скорость передачи информации от столицы к периферии. То есть голова застыла в недоумии, а тело продолжало жить как ни в чем не бывало.

И все потому, что министр внутренних дел был занят делом сугубо личным, а именно писал любовное послание предмету своей страсти, молодой француженке Софи. Сипягин знал французский довольно хорошо, но в таком сложном деле нельзя было упустить ни одной мелочи, поэтому он вначале написал все по-русски и теперь прилежно переводил, вооружившись русско-французским словарем.

Конечно, можно было бы воспользоваться секретарем, но то, что знают двое, знает и свинья. Поэтому государственные дела были пущены побоку, а дела личные вышли на первый план.

Дивясь своей прыти, министр бойко скрипел пером, изредка перечитывая избранные места и умиляясь написанному. Ей-Богу, он загубил в себе талант писателя! Такая жалость, что нельзя вот так вот запросто взять и отдать письмо в какой-нибудь новомодный журнальчик! Знай, мол, наших!

В самый патетический момент, когда дописывалось весьма смелое и нежнейшее P. P. S., в дверь тихо поскреблась мышка. Министр поднял голову и нахмурился: велено было беспокоить ну разве что только при визите государя или при приезде министерской супруги. Ни того, ни другого произойти не могло.

Однако мышка поскреблась в дверь еще и еще раз.

— Войдите! — сердито пробасил Сипягин, вложил недописанный лист в заранее приготовленный синий конверт и недовольно уставился на дверь.

Она приоткрылась на самую узость, и в эту узость боком пролез начальник Департамента полиции Зволянский.

ДОСЬЕ. ЗВОЛЯНСКИЙ СЕРГЕЙ ЭРАСТОВИЧ

1855 года рождения. Из дворян. Окончил Императорское училище правоведения, участвовал в русско-турецкой войне 1878 года. В 1883 году секретарь при директоре Департамента полиции, в 1887 году делопроизводитель. В 1895–1897 годах вице-директор, с 1897 года директор Департамента полиции.

Лицо Сипягина, и без того недовольное, попыталось было скривиться еще больше, но обладатель лица не позволил ему это сделать. Он заулыбался и поднялся навстречу Зволянскому:

— Сергей Эрастович! Как я рад вас видеть! Поскольку внутренние эмоции у всех приматов напрямую связаны с выражением лица, министр тут же смирился с появлением нежданного посетителя и даже обрадовался: Зволянский знал французский, и его можно было спросить о переводе двух-трех предложений.

— Ваше превосходительство, крайне важные обстоятельства вынудили меня нарушить вашу работу!

Зволянский объяснялся неожиданно сухо, и это насторожило Сипягина. Неужто опять какая-то интрига со стороны Плеве? Сипягин знал, что Плеве крайне недоволен его назначением на должность министра. Плеве был старше возрастом, гораздо опытнее и, естественно, полагал, что это кресло давно предназначено ему.

Однако Сипягин твердо знал, что нет в империи более преданного престолу человека, нежели он сам. К тому же Плеве был инородец, трижды сменивший религию: по рождению католик, затем протестант, а после женитьбы превратился в православного! Это уж слишком даже для Плеве.

И хотя после тесного знакомства с Софи Сипягин телесно и духовно стал много терпимее по отношению к католикам, все-таки есть границы приличий. И Плеве эти границы давно преступил. Так считали многие.

Зволянский знал о причинах волнения министра и посему поспешил его успокоить:

— Ничего страшного не произошло, вас просто хотят убить!

Сипягин осел в кресле и облегченно вздохнул:

— Фу… вы меня так напугали. Убить! А я решил, что-нибудь действительно страшное! Ха-ха-ха…

Зволянский из чувства солидарности тоже хохотнул, но перестал смеяться ранее начальства: всему есть мера.

— Желание еще не результат, но озаботиться нам с вами следует. Поступило независимое сообщение из двух источников, что эсеры готовят покушение на Победоносцева и вас. Причем силами новой боевой организации, призванной лишать жизни лишь самых важных лиц государства.

Сообщение это вместо страха вызвало в душе Сипягина противоположную эмоцию: грудь наполнилась восторгом, на лице проступила радость, он вскочил с места и, не в силах скрыть возбуждения, стал ходить по кабинету, потирая руки. Наконец-то его причислили наравне с Победоносцевым к главнейшим лицам империи!