Синий конверт - Игорь Шприц

Как только Путиловский выпрямился, Мария Львовна привстала с кресла и оказалась одного с ним роста, может быть даже и выше сантиметра на два. Каблуки невысокие, значит, в ней не менее ста семидесяти сантиметров. Ого! Хотя, если взглянуть на Франка… вся семья очень крупная. Он взглянул на Франка и заметил лишь лихо блеснувшее донышко рюмки, призванной унять волнения Франковой души после встречи с диким животным.

Глаза кажутся большими. Или в самом деле большие? Непонятно. Теперь уши… Уши маленькие, правильной формы, прижаты к черепу. Волосы рыже-каштановые, скорее всего подкрашенные хной, чуть вьющиеся на висках. Нос крупный, с хорошо вылепленными ноздрями, горбинка. Чересчур крупный? Губы, губы, губы… Четко очерченные. Без помады. Припухшие. Зубы ровные, крупные, судя по улыбке — штук пятьдесят, не менее.

Шея. Скорее выя… высокая, тонкая, без жилок и сосудов. На вые золотая цепочка, пропадающая в аккуратном и скромном декольте. Там ниже, меж персей, она наверняка заканчивается звездой Давида. Жаль, не проверить… Плечи узкие. Непонятно, как и где при таких узких плечах выросла такая удивительная грудь, которую не скрыть от нескромных взглядов. Путиловский отвел взгляд от греха подальше. В этой женщине есть какая-то тайна.

— Весьма рад знакомству с сестрой моего друга! — витиевато выразился он. — Надеюсь, смогу быть вам полезен!

— Вся надежда на тебя, Пьеро. — Франк осел в кресле и выглядел удрученным. — Ежели не ты, то кто? Надо спасать семью!

Ранее Путиловский чужие семьи не спасал, а разбивал по мере своих мужских возможностей. Но, очевидно, здесь речь шла совсем о другом.

— Павел Нестерович, — наконец прозвучал голос Марии Львовны. — Дорогой мой! У моего мужа есть три сестры…

Путиловский на мгновение прикрыл глаза. Так вот в чем секрет этой высокой женщины! Большая часть ее обаяния таилась в голосе. Он был негромок, но исключительно певуч. Низкий, чарующий, обволакивающий с первых звуков, он гипнотизировал слушателя, не давая проникнуть в суть сказанного.

Этот голос хотелось слушать и слушать, а затем, повинуясь его обладательнице, встать и идти туда, куда она скажет, и делать то, что она прикажет.

Путиловский тряхнул головой, сбрасывая колдовское наваждение.

— Простите, сколько сестер у вашего супруга?

Юрковская внимательно и печально осмотрела Путиловского, словно сомневаясь в его умственных способностях, и повторила:

— Три. Но речь идет только о самой младшей, Юлии Филипповне Юрковской. Она со своим женихом должна убить Победоносцева.

Франк, услышав эту хорошенькую новость, схватился за голову, потряс ею и замычал в безудержной тоске. Затем налил себе коньяку и быстро выпил, чтобы эту тоску унять. Путиловский оценил философское решение и продублировал его. Утро оказалось не таким хорошим, как обещало.

Посадив Марию Николаевну на поезд, Балмашев облегченно вздохнул, молодцевато расправил плечи и направил свои стопы к заранее обговоренному месту, где дожидался «Гранин». Не вступая в контакт, они должны были взаимно проверить друг друга на предмет слежки и только при отсутствии оной встретиться неподалеку во втором условленном месте. Иногда назначалось и третье место. Такая схема была разработана Гершуни. Пока она не подводила.

Проверка прошла нормально, хвостов ни за кем не было, и через четверть часа Гершуни и Балмашев встретились в коротком Усачевом переулке, что отходил от набережной Фонтанки. Здесь стояли известные всем бани, при них небольшой трактирчик с пивом, раками и моченым горохом.

Заказали и того, и другого, и третьего. Раков, как некошерную пищу, Гершуни инстинктивно не переваривал, Балмашев же относился к ним по-детски ностальгически — он был рыбак по натуре. На темной Северной Двине они с отцом ловили семгу. Боже, какие чудовища иногда попадались в сеть… фунтов по двадцать, икряные и радужные. Всего этого теперь уже не будет.

Гершуни говорил не останавливаясь. У него выработалась привычка подавлять собеседника потоком логически связанной речи, чтобы не оставить тому ни малейшей возможности возражать. Вначале человек сопротивлялся давлению, но потом силы у него иссякали, а у Гершуни только прибавлялись, и конечным результатом беседы являлось полное торжество Гершуни, после чего собеседник уходил, подавленный словесным напором. И приходил в себя лишь дня через три.

Но к тому времени, если человек этот был нужен «Гранину», назначалась новая встреча с новым «промыванием» мозгов. Через три-четыре встречи человек сдавался и был готов выполнить все, только бы этот говорливый рассудочный Гершуни отстал от него. Сам Гершуни очень гордился такой своей особенностью и часто говорил, что если бы его допустили на неделю к Николаю Второму, то через неделю он, Гершуни, стал бы во главе правительства, а Николай бы ему руки целовал. К счастью для Николая Второго, Гершуни ко двору допущен не был.

— Завтра же вы пойдете к военному портному и закажете себе офицерскую форму. Вы где служили?

Балмашев поморщился, как от острой зубной боли. Шесть месяцев в качестве вольноопределяющегося в Вологодском пехотном полку были самым мрачным временем в его жизни. Офицеры сторонились его как зачумленного, солдаты не понимали ни слова из того, что он пытался им сказать. Фельдфебели и капралы язвительно щурились в его сторону, а однажды пожилой ротный витиевато послал его к такой матери, что Балмашев весь сделался пунцовым, а солдаты заржали и долго заучивали сказанное.

— В Вологодском пехотном.

— Вот и отлично. Заказываете полную форму пехотного поручика с адъютантскими аксельбантами, покупаете перчатки, сапоги и фуражку. Да, кстати, не забудьте про саблю! Форма должна быть готова через три дня. Они умеют шить быстро и хорошо. Пообещайте наградные за срочность. И вообще, входите, входите в роль. Уже сейчас! Вы не должны выглядеть борцом за правду народную. Глаза у вас не должны гореть — они должны молодцевато блестеть! Радостно! Вы появляетесь с важным сообщением перед первым лицом государства, и это лицо не должно в вас обмануться!

Голос Балмашева от радости стал хриплым:

— Первое лицо — это Николай?

— Эк вас занесло! Размечтались… До Николая нам не добраться. Будет кто-то из первых. Сипягин, Победоносцев, Плеве, Клейгельс. Вы кого больше хотите?

Балмашев даже рот приоткрыл от возбуждения:

— А можно двоих?

— А троих не желаете-с? — язвительно рассмеялся Гершуни и замолк на несколько секунд, чтобы хлебнуть пива. Даже у него пересохло в горле от такой заманчивой перспективы — одним терактом убить двух матерых зайцев!

— Тогда Победоносцева!

— Хорошо. Но возможен маневр. Заменой будет Сипягин. Согласны?

— Еще бы!

— Не забудьте написать прощальное письмо революционной молодежи.

Балмашев поежился, хотя в трактирчике было жарко.

— Вы думаете, меня казнят?

— Вероятнее всего. — Гершуни хладнокровно закурил и хитро посмотрел на Балмашева: — Если только не подадите прошения о помиловании…

Балмашев сглотнул набежавшую слюну и отрешенно взглянул в окно, словно уже сейчас прощаясь с жизнью. За окном шли редкие прохожие, проехала груженная дровами фура, кто-то тоскливый заглянул сквозь запотевшее оконце и пошел дальше. Вялотекущая городская жизнь катилась своим чередом. И будет катиться дальше… а его не станет. Так стало жалко самого себя, маму, сестренку, седеющего отца, ждущего вестей из гибельного Петербурга.

— Дадите мне прочесть, я должен буду согласовать ваши мысли с программой партии. Это ведь послание грядущим бойцам. Вы первый среди равных. На вас будут равняться десятки, сотни, тысячи!

Гершуни обвел рукой трактир, дабы придать своим словам большую значимость. Балмашев повел взглядом за его рукой.

Равняться на него или даже бросать восхищенные взгляды никто из присутствующих в трактире не спешил. В нравом углу кутила компания подмастерьев невысокого пошиба, двое из которых уже успели набраться всего из трех графинчиков водки и теперь сладко спали в тесных объятиях друг друга.

За спиной сидел одинокий пожилой чиновник, судя по потрепанному мундиру — в отставке, и целеустремленно поглощал маринованную невскую корюшку. Начался весенний нерест этой любимой городской рыбешки, и все окраины пропахли ее свежим огуречным запахом. Иногда от наслаждения чиновник урчал, и по спине Балмашева пробегала рябь отвращения к низменным звукам.

Заметив его ищущий взгляд, две девицы-желтобилетницы в левом углу на всякий случай призывно, но беззубо улыбнулись красивому студентику, однако случай равнодушно скользнул мимо. Ради этих людей идти на верную смерть? Ему, еще не познавшему настоящую любовь?!

Гершуни почувствовал охватившее Балмашева смятение и повторил всеохватывающий жест, сопроводив его возгласом: