Жизнь, опаленная войной - Михаил Матвеевич Журавлев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я знаю, что в 1937-38-х гг. невинные люди страдали от репрессий. Я собственными глазами видел это на своей родине.
В 1937 году, по окончании 7 классов, я поступил на работу счетоводом конторы «заготшерсть», но потом, по просьбе заведующей бюро ЗАГС Калмыковой, я перешёл на должность делопроизводителя Акшинского районного бюро ЗАГС. В это время оно располагалось в одном дворе с милицией. Там была тюрьма. В ней мест не хватало для арестованных, и вторую половину помещения бюро приспособили под тюремную камеру. В ней я видел знакомых мне людей, в том числе, работавших на руководящих должностях. Там сидел и дальний родственник моей мамы А. Утюжников – директор гослесхоза.
В 1938 году были арестованы 1-й и 2-й секретари Акшинского райкома ВКП (б) Бутарин и Салтыков, председатель райисполкома Горьковенко и начальник райотдела УНКВД Ермаков. А как производились эти аресты, я узнал уже после войны. О них рассказал мне отчим и секретарь райкома А.Н. Фёдоров, который ранее работал в органах милиции вместе с моим отчимом.
Об одном случае я умолчать не могу. В конце 1937 года, как рассказал отчим, группу работников УНКВД и милиции вызвали в райком партии. Представитель областного управления НКВД и сказал: «Сегодня ночью в вашем районе будет арестована большая группа врагов народа. Согласно полученных вами списков». Им приписывалось участие в заговоре, так называемого «Ононского движения». Когда отчиму дали список, он сказал: «Я не могу арестовать этого человека, потому, что он мой свояк». Это был Кибалин Исаак Георгиевич – муж сестры моей мамы Евгении Дмитриевны (девичья фамилия Утюжникова). При этом он сказал, что он больной, парализован, да к тому же он – красный партизан. «Передайте ваш список соседу, а его – возьмите себе», – ответил этот представитель с красными петлицами.
В списке, принятом у соседа, оказалась одна фамилия – Бронников. Иван Бронников – бывший работник милиции, уволен из органов и, вернувшись в родное село Тахтор, работал бригадиром в колхозе им. Сталина. «Возникать, – сказал отчим, – я не стал, чего доброго и меня туда же». Ночью они с милиционером Дементьевым выехали в Тахтор. Утром, на восходе солнца, подъехали к дому Бронникова. У ворот стоял конь под седлом, а сам Иван умывался на крыльце. Увидев отца, он спросил: «Матвей, ты не за мной ли?» «Я, – говорит отчим, – за тобой, Иван». На что тот ответил: «Повезло вам, конь под седлом, я хотел удрать в Манчжурию». Они зашли в дом. Позавтракали с ним, выпили по чарке крепкого и поехали в Акшу. Так состоялся арест, а за что, так и неизвестно.
Но вернусь к дяде И.Г. Кибалину. Его арестовали, более года сидел он в тюрьме. О допросах он, по рассказу, не имел права болтать. Совершенно больного, потерявшего сознание, его выпустили за ворота тюрьмы. Чисто случайно мимо тюрьмы шла на работу его сестра. Увидела его, сидящего на скамейке, и забрала домой. Выходила, и в феврале-марте 1939 года он вернулся домой к семье. А мой отчим в конце 1938 года из органов был уволен, но как ему удалось избежать ареста, он не мог сказать. И стал он работать зав. райкомхозом.
Арестованы были работники милиции: Александр Данилов, его брат Владимир (работал в колхозе), Семён Силинский, Григорий Бронников, начальник милиции Чайкин.
Но вернусь снова к деятельности полковой батареи 76-мм орудий, где я был замполитом. В район Хомичей, где два орудия находились на прямой наводке, прибыли командир взвода разведки полка и его заместитель по политчасти для изучения переднего края противника с целью «взять языка». Спустя несколько дней, была поставлена задача и нам. Нужно было орудиями с закрытой позиции обстрелять один из участков переднего края противника, то есть, отвлечь внимание, а одним орудием прямой наводкой обстрелять ДЗОТ, который будут штурмовать разведчики.
В условленное время мы всё подготовили, чтобы поддержать разведчиков, в том числе, выкатили орудие на исходную позицию. Ждём сигнала. В условленное время сигнала не последовало, но без команды орудие снимать было нельзя. Наступил рассвет, и противник обнаружил наш расчёт и открыл шквальный огонь. В результате, погиб заряжающий Павлов. Пострадало и орудие. Правда, его быстро отремонтировал орудийный мастер Пыстин.
Случилось непредвиденное. Группу по взятию языка возглавлял зам. командира взвода разведки 945 СП политрук Подгузов. На исходных позициях для броска с ним произошёл обморок. Разведчики на себя эту задачу не взяли. Операция была сорвана. Этот вопрос долго обсуждался на всех совещаниях, но какие сделаны были выводы, мне неизвестно.
Но зато, после состоявшегося собрания актива дивизии, которое проходило в расположении нашего полка, был устроен концерт и маленькое застолье. Здесь-то я и оказался за одним столом с Подгузовым, которого я, к сожалению, лично не знал и не видел. Я стал резко говорить со своим соседом из миномётной батареи Власовым, ругая этого Подгузова. Как Власов на это реагировал, я не обратил внимание. Когда мы вышли из-за стола, Власов сказал: «А ведь Подгузов-то рядом сидел с нами». Я удивился и сказал: «Жаль, что я не знал его, то бы я ему другое сказал. Он не пострадал, а мы в батарее понесли потери».
Возвратясь с этого актива, я по пути в хозвзвод зашёл к огневикам на закрытых позициях. Тут был телефон – связь с НП, где находился комбат. По обстановке, он не мог быть на том мероприятии. Старший на батарее лейтенант Ладейщиков сказал: «Только что звонил комбат и велел тебе срочно быть у него на НП». Я попросил телефониста Лютикова соединить меня с НП. Бородин сказал: «Приезжай, есть серьёзный разговор». Я пошёл в хозвзвод, взял своего коня Аркана, но решил не нарушать приказа о том, что одному, кто бы он ни был, не ходить. Сбросил седло с Аркана, запряг в санки и с красноармейцем Захаровым поехал на НП. Это примерно в 2,5-3-х км по дороге от хозвзвода и взвода боепитания. Прибыв на НП, я спросил, что случилось. «Хочу с тобой посоветоваться», – сказал Бородин, – я получил приказ: два орудия, что
