Пятое время года. Избранное - Ринат Валиуллин

Я понимаю, что тебе некогда, потому что ты любишь меня, но хочу, чтобы ты себя любила тоже… и гораздо крепче.

– Ну и что здесь общего со мной? – говорила она мне в трубку, а я представлял её удивлённые серые зрачки.

– Ты должна догадаться сама.

– Что значат эти три полосы? Серая, голубая и розовая.

– Хорошо, я тебе помогу. Прислони холст к стене и встань рядом.

– Ну, встала. И что?

– Первая линия связана с твоей головой. Что есть серого в этой части?

– Мозг.

– Ну, кроме.

– Глаза.

– Хорошо! Теперь третий, расстегни свою кофточку.

– Что за детский сад?

– Какого цвета у тебя бельё?

– Я поняла. Но сегодня на мне белое. А что же тогда означает голубая полоса посередине?

– Это твой внутренний мир.

– Концептуальненько. Повешу у себя в спальне, если ты не против.

К

Я завернул аккуратно холст, окинул взглядом мастерскую и уже собирался выходить, когда позвонил Клим.

– Бонжур, Алекс!

– Салют, Клим! Какими судьбами?

– Вот соскучился, решил тебе позвонить.

– Да ладно тебе. Я думал, художники не умеют скучать.

– А что, они не люди?

– Нет, не люди. Они для этого слишком гуманны.

– Ты прав, трудно быть человечным среди людей. Я хотел тебе приглашение отправить на свою выставку. Подумал, вдруг ты захочешь Париж посмотреть и меня заодно?

– Спасибо, дружище! Я с удовольствием, если карта ляжет. А когда выставка?

– Через месяц. Думаю, достаточно времени для тебя, чтобы собраться с мыслями. Хотел твой адрес узнать и почтой отправить приглашение.

– Прямо так всё официально.

– Вдруг забудешь.

– Память мне изменяет, конечно, но не с тобой. Хорошо, записывай…

Я продиктовал ему свой адрес и добавил:

– Алексаеву Максиму Леонидовичу…

– Имя я ещё помню, Алекс. Как там твоя любовь?

– Натоптала и ушла.

– А тебе теперь мыть?

– Уже прибрался.

– Радуйся! Будь она настоящей любовью, не уходила бы.

– Ты знаком с настоящей?

– Конечно, я с ней живу. Жена недавно приехала, правда, ненадолго.

– Так что же это такое, настоящая любовь?

– Это такие очки, которые позволяют видеть только одну.

– Только видеть?

– Как повезёт.

– Вот почему я выбрал контактные линзы.

– Контакты тебя погубят или состарят, сожрут всё твоё нутро, твою сущность. Так что будь начеку. Для того чтобы влюбиться по-настоящему, надо разучиться влюбляться.

– А разве настоящая любовь не может быть короткой?

– Исключено, настоящая любовь всегда норовит затянуться, покурит, а потом не знает, как бросить. Твои отношения мне больше напоминают влюблённость.

– Ты прямо как доктор, диагноз поставил. Хорошо, пусть будет влюблённость, но именно она помогает мне переживать потери. Такие, как последняя. Я придерживаюсь принципа: если не можешь пережить, попробуй переспать.

– Значит, снова в поиске? – задумчиво произнёс в трубку Клим.

– В периоде реабилитации. Трудно найти любовь, особенно если не верится, что потерял.

– Хорошо хоть не в реанимации. Я до сих пор не могу понять: ты сам хочешь стать счастливым или осчастливить кого-то?

– Ну, сам, конечно, сам.

– Что-то не очень у тебя это получается. Может, следует пойти от обратного и вернуться к той, что забросил?

– Ладно, я подумаю над твоим предложением. Да и хватит уже об этом. Невелика беда. Ты лучше расскажи, как сам, как Париж?

– У нас с Парижем всё хорошо! Башня как стояла, так и стоит. Подробнее расскажу при встрече. Ты давай приезжай, сам посмотришь! В мастерской всё нормально?

– Всё отлично. Холсты твои уже исписал.

– Ты серьёзно? – принял он эти слова как шутку.

– Да, я долго приглядывался к ним. Похоже, созрел для большого искусства, – улыбнулся я в трубку. – Клим, я тоже хочу быть художником. Тоже хочу в Париж.

– Всем нельзя… художниками, – засмеялся мне в ответ Клим. – Кто-то должен оставаться на Родине… позировать.

Где валяются поцелуи

Он зашёл в тёмную проходную двора, задумчивый и рассеянный, когда неожиданно перед ним возникла фигура и объявила женским голосом:

– Деньги давай!

– Сколько? – спросил безразлично, заметив в руках девушки ствол.

– А давайте всё.

– На! – вырвал он театрально, словно сердце, бумажник из-за пазухи.

– Что же вы так без сожаления сорите деньгами? – взяла незнакомка кошелёк, вытащила купюры и, бросив ему в ноги опустевший кожаный чехол, зачем-то пересчитала деньги.

– Скучно, – поднял он портмоне и сунул его обратно к сердцу.

– Так вы, наверное, только с хорошими людьми общаетесь?

– Пожалуй, если не считать вас.

– Вот и мне скучно.

– Так вы, наверное, никого не любите?

– Даже не знаю, что ответить. Выровняло всю любовь, как катком, плоская она стала что ли, – поёжилась от холода девушка и втянула свою длинную шею в плечи.

– Замёрзли совсем?

– Конечно, полчаса вас ждала в этом закоулке.

– Почему выбрали именно этот, здесь же довольно светло? Хотя могли бы шмальнуть по фонарю, чтобы запустить сюда мрак.

– Именно поэтому, – снова поёжилась она.

– Чаю не хотите выпить? Я живу в этом дворе на седьмом этаже.

– Жаль, что не на седьмом небе…

– С вашей игрушкой это можно исправить.

– Вам не кажется странным, что жертва приглашает преступника на чай? – переступала стройными ножками на высоком каблучке девушка.

– Нельзя же вас отпускать в таком состоянии, вы ведь чёрт знает что можете натворить. К тому же у вас приятный голос.

– Спасибо, а с чем будет чай? – улыбнулась девушка и убрала пистолет в сумочку.

– С клубничным вареньем.

– Откуда у вас оно?

– Разве я похож на человека, у которого не может быть клубничного варенья?

– Очень похожи. У скучных людей даже с сухарями туго.

– Почему?

– Потому что они предпочитают есть в одиночестве пирожные в кафе.

– Давайте поспорим!

– Давайте, только чем вы будете платить? Ведь денег у вас уже нет.

– Может, дадите в кредит?

– К сожалению, мой банк только что закрылся. Есть другие предложения?

– Павел, – протянул он руку.

– Руку мне действительно давно никто не предлагал. Фортуна, – сняла она перчатку и в ответ протянула свою ладонь. – Кстати, у меня есть свежий батон. Не смогла удержаться, проходя мимо булочной.

– Тогда сам Бог велел.

– Что велел?

– Даже если вы на краю отчаяния, стоит ли бежать от чая?

– А с чего вы взяли, что я на краю?

– Преступление всегда край. Ну, так мы идём или нет?

– Страшно.

– Чего вам бояться, у вас же пушка!

– Вдруг соблазните меня и изнасилуете.

– Хватит уже мечтать, – едко пошутил Павел. – Ещё раз повторить про пушку? Вон мой подъезд, – указал на серую скалу из кирпича, которая поблёскивала стекляшками неспящих окон. В небе спокойно дремала луна, прикрывшись тёмным одеялом случайного облака. Даже свежий весенний воздух не вдохновлял её на подвиги.

– Старый дом, – двинулась она в сторону подъезда, не глядя на попутчика.

– Кто здесь только не жил.

– Что, все умерли? – робко пошутила Фортуна.

– Только великие.

– А вы хотели бы к таковым относиться? – двигалась она медленной лёгкой походкой чуть впереди него.

– Уже нет. Хочется жить, а не относиться.

– А вы что делаете?

– Снимаю.

В этот момент Фортуна остановилась и обернулась.

– Я про квартиру, – затянул неувязочку Павел.

– Так лучше.

Неожиданно навстречу им выбежала какая-то шавка и начала истошно материться.

– Чёрт, бегают тут всякие, – вздрогнула Фортуна.

– Не бойтесь, она не кусается, – отозвался из темноты голос. Хозяин не спеша перебирал ногами вслед за четвероногим другом.

– Я тоже не кусаюсь, но зачем же об этом так орать?

– Она в наморднике, – не услышал её слов владелец собаки.

– Лучше бы ей глушитель надели, – добавила ещё тише Фортуна.

Дом был действительно пожилым и грузным, с лишним весом опыта и недомоганий. Шершавое мрачное лицо прошлого века, изъеденное окнами, лишний раз напоминало, что по ночам его мучила бессонница. А всякий раз, когда входили люди, он открывал рот, тяжело вздыхая и громко чмокая губами, провожал их в глубь себя, по широким бетонным лестницам, в свой внутренний мир, где теплилась жизнь. Он, как никто другой, знал, что жизнь – это цепь причин и следствий, которую надо постоянно смазывать любовью, чтобы не скрипела от обстоятельств. Гулкие шаги жильцов, как стук сердца, отдавались в его душе. Давление было ни к чёрту: то опускалось, то поднималось, как сейчас. Наконец лифт остановился на седьмом и из него вышли мужчина и женщина.

– Вы всегда с собой на дело берёте батон? – с интересом разглядывал Павел красивые руки своей неожиданной гостьи, принимая из них хлеб.

Фортуна, гармонично встроенная в кухню Икеи, промолчала. Под ножом у Павла затрещал багет. Полетели крошки. Вместе с хрустом раздался запах свежего хлеба. Звук только усиливал аромат, будто хотел взять на себя его функцию. Павел смотрел на Фортуну, она на него. Они могли так бог знает сколько времени: он не знал, что сказать, и она не знала, что слова уже не имеют значения. Губы её улыбнулись и закусили бутерброд с колбасой, который успел приготовить Павел, потом они приняли фарфор и горячий чай.