Остров Свиней - Мо Хайдер

— Разве тебя не предупреждали обо мне?

Это был он. Я это сразу понял. Я видел ногу в поношенной кроссовке и белую руку, сжимавшую рукоятку какого-то предмета. Оружие. Все инстинкты подсказывали мне, что я оказался по уши в дерьме. В его лягушачьей позе было что-то угрожающее — словно он собирался на меня прыгнуть. Я бешено извивался, пытаясь привести в чувство собственное тело, но потерпел неудачу и откинулся на спину, тяжело дыша.

— Разве они тебе ничего не говорили? Разве ты не знаешь о…

Он осекся на полуслове, наступила долгая пауза. Его дыхание стало более шумным и тяжелым, словно у старика. Я чувствовал, как его интерес усиливается, целиком сосредоточиваясь на мне. «Вот оно что, — в панике подумал я. — Он знает, кто я такой».

Внезапно человек встал. Я напрягся, ожидая, что его лицо появится возле изгороди, но вместо этого он подался назад и исчез среди деревьев. Грузное тело тяжело двигалось в зарослях. Слышались хруст веток и слабое шуршание, затем все стихло. В мире снова воцарилась тишина.

Собрав все свои силы, я перекатился на бок и принялся всматриваться туда, где он только что исчез, гадая, не привиделось ли мне его появление. Сердце стучало, словно колеса поезда. Камни, трава и деревья пребывали в полной неподвижности. Пролежав, казалось, целую вечность — мир за это время заметно приблизился к рассвету, — я сделал глубокий вдох и неловко уселся.

Я сидел, смотрел на надвигающийся рассвет и, впившись пальцами левой руки в бицепсы правой, пытался пробудить их к жизни. «Есть ли в изгороди ворота, сможет ли он выйти на мою сторону? — думал я, окидывая взглядом длинную изгородь. — Может, он туда и направился?» Мой рюкзак находился бог знает где, но фонарик валялся на земле примерно в трех метрах от меня, и его угасающий луч подсвечивал редкие побеги вереска. Там же, поблескивая в его свете, находились и кусачки. Я заерзал на заднице, словно ребенок, который еще не научился ходить. Кусачки — вот что мне сейчас нужно. «Ну же, вставай, Оукси. Сделай это сейчас же. Вставай, подними их». Схватив онемевшую правую ногу, я отвел ее в сторону и неловко привстал на левое колено. Давай, давай! Каким-то образом я сумел подсунуть под себя левую ступню и выпрямить ногу, правая нога беспомощно волочилась. Тем не менее у меня не хватало сил, да и равновесия, на то, чтобы продолжать двигаться. Предпринятое усилие едва меня не убило, я не мог подняться во весь рост. Мне суждено было остаться здесь, стоя кверху задом и глядя на свои поцарапанные колени, слегка покачиваясь и стараясь сдержать тошноту. Может, броситься на землю в ту сторону, где лежат кусачки?

Я увидел его у себя между ног — опрокинутый вниз головой силуэт на фоне розовеющего неба. Он поднимался на холм совершенно спокойно, не торопясь, огромной, как гора, тенью загораживая мне обзор. Был момент, когда я не мог даже пошевелиться и застыл на месте, вбирая все детали. Он был массивным, в потертой и грязной одежде, за эти годы груди у него отросли, как у женщины. Сзади не болтался приделанный хвост, зато был топор. «Ну конечно, — подумал я, — ясно, почему меня охватила такая слабость. Это же топор. Топор».

— Ну давайте! — прошипел я, обращаясь к своим коленям. — Выпрямляйтесь, козлы! — Но ничего не получалось. Я проиграл. Мне оставалось торчать здесь, словно нелепая шпилька, покачиваясь из стороны в сторону как пьяный, пока он спокойно поднимался сзади. Он не перешел на бег и не набросился на меня — нет, он просто приблизился ко мне и небрежно толкнул вперед.

Не устояв, я упал в траву лицом вниз, руки подвернулись под живот, нос хрустнул, и этот звук эхом прокатился по голове.

— Ух! — вырвалось изо рта. Голова кружилась, лицо было вдавлено в землю, рядом виднелась длинная нить вытекавшей изо рта кровавой слизи.

Опустившись на колени, он аккуратно и методично, всей своей тяжестью разместился у меня на спине, дыша мне в шею так, словно собирался меня трахнуть. Сердце у меня бешено колотилось, под таким весом каждый вдох и выдох давался с трудом. Слишком испуганный, чтобы пошевелиться, я ждал, что же он будет делать. Но он просто лежал на мне, повернув лицо так, что оно упиралось мне в щеку. Прядь его волос мешала мне как следует видеть. На вид она была толщиной с руку.

Я осторожно сжал пальцы левой руки. «А ведь ты, наверное, можешь двигаться, — сказал я себе и несколько раз стиснул зубы, стараясь, чтобы щелкнули зубы. — Наверное, можешь». Я проглотил кровь, стекавшую по горлу. Если скосить глаза, можно увидеть свет фонарика и валяющиеся рядом кусачки. Лежавший на мне Дав вдруг напрягся.

— Что? — Мой голос звучал громко и хрипло, словно я был сильно простужен. — Что ты делаешь?

— Твое душевное спокойствие, — прошептал он. — Ты помнишь о своем душевном спокойствии, Джо Финн? Ну так вот, я его сейчас трахаю. Я трахаю твое душевное спокойствие, Джо.

Он слез с меня, и я откатился в сторону, хватая ртом воздух, руки конвульсивно поднялись вверх. Он схватил топор, и прежде чем я успел подняться, обрушил его на меня сначала тупой стороной. Я сделал слабую попытку перехватить удар, моя левая рука ткнулась в топорище и на секунду задержала его, но Дав тут же снова вскинул топор, и я упал на спину. Мои руки кровоточили, весь мир вокруг меня бешено вращался.

Тут оно все и произошло. Бах! Серебристое лезвие опустилось на мою голову, и старина Оукси распластался на земле. Конечно, не мертвый, но очень близкий к этому.

11

На Куагач я вернулся только через три недели. Но ни на секунду не переставал думать о том, что произошло. Все время, пока я в полузабытьи лежал в постели, слишком слабый, чтобы подняться, я постоянно размышлял о том, как бы отомстить этому говнюку. Пострадал я не очень сильно: он лишь срезал большой кусок моего скальпа и раздробил мне череп. Открытого перелома не было, однако на «теменной кости» — что бы это ни означало — не хватало куска волос шириной в десять сантиметров. Правда, он также отхватил и здоровенный ломоть от моей памяти — я едва помнил, что произошло в первые сорок восемь часов.

Один Бог знает, как я добрался до деревни. Вероятно, Блейк поднял тревогу, пошел туда, где Дав оставил меня лежать в вереске, — мухи кругами вились над моим лицом, словно самолеты над аэропортом Хитроу. Я смутно помню, как меня несли между деревьями и холод пробирал мое тело до костей. Помню также вкус крови: через каждые пять минут меня рвало (залейте в человеческий желудок сырую кровь — он просто ее не вынесет). Помню, что в какой-то момент меня отнесли в темное и холодное место и словно мертвого положили на каменный пол. Целую вечность Блейк с Бенджамином спорили неподалеку от меня, и их голоса эхом отдавались в помещении, словно мы находились в гробнице. Блейк хотел заявить на Дава в полицию, говоря, что это покушение на убийство, а Бенджамин, вереща, как девчонка, заявлял, что не хочет иметь к этому никакого отношения: «В первую очередь мы не должны были приглашать на Куагач журналиста!» Наконец кто-то — я думаю, это был Блейк, — должно быть, положил меня в лодку и отвез на материк (карту из моей камеры он не вынул — никогда не знаешь, кто на твоей стороне), а в шесть утра верный ловец омаров нашел меня лежащим под одеялом на пристани возле Кроуб-Хейвена.

Позднее Лекси рассказывала, что, когда она открыла дверь, я стоял, поддерживаемый ловцом омаров. Моя левая рука сжимала правую, голова была в запекшейся крови, футболка в блевотине, и моими первыми словами стали: «Ножницы по металлу, Лекс! С изолированными ручками. Вот что мне было нужно!»

Увидев мое лицо, она решила, что со мной случился удар; я все еще помню в зеркале, которое она мне поднесла, какую-то страшную маску: правая сторона лица обмякла, как догоревшая свеча, а правый глаз настолько выдавался наружу, что я мог видеть красное дно собственного глазного яблока. Иногда это лицо является мне среди прочих кошмаров. Тем не менее я решительно отказался идти в полицию или в больницу — я не хотел, чтобы стражи правопорядка явились туда и все там перевернули до того, как у меня появится возможность самому вернуться на остров. Так что следующие несколько дней, когда у меня появлялись силы говорить, мы с Лекс спорили об этом. Все как всегда перерастало в классовые разногласия: она гневно расхаживала по комнате, вскидывая вверх руки, и сетовала, что не вышла замуж за человека из высшего общества:

— Я не могу в это поверить! Ты никогда не доверял полиции, потому что вы с Финном росли малолетними преступниками, и по-прежнему считаешь, что мы живем при какой-то кровавой диктатуре, описанной Оруэллом, когда нельзя доверять властям. И теперь из-за своего сверхрационального мышления ты не хочешь сообщать о покушении на убийство.

— Лекс…

— Что касается меня, то меня учили уважать власть. Если ты не заявишь об этом, Оукси, это будет тебя мучить. Запомни, что я говорю: это будет тебя мучить.