Три короба правды, или Дочь уксусника - Светозар Чернов

– Целый день! Куда я – туда он, куда я – туда он. Да я из-за него чуть глобус не потерял! Ты посмотри на его наглую рожу! Сейчас заеду! Пусти!

– Кто вы такой? – спросил пристав у задержанного, поняв, что иначе брата не утихомирить. – И что вы делаете в Полюстрово?

– Же не компран па, – грустно ответил Артемий Иванович и разразился длиннющей тирадой по-французски.

– Чего такое?! – взорвался капитан, вырвался из рук пристава, и перед носом Артемия Ивановича замаячил кулак, обтянутый лайковой кожей перчатки.

– Нон, нон! – Артемий Иванович пальчиком отвел кулак в сторону и пояснил: – Альянс!

– Что за черт! – сказал пристав. – Кого ты приволок за собой, Александр?

– Ничего не понимаю, – пробормотал капитан. – Чего он говорит? По-французски, а ни слова не понять…

– Макаров на месте? – спросил пристав у одного из стоявших рядом с Артемием Ивановичем городовых. – Приведите его живо сюда!

Посланный городовой тотчас вернулся из канцелярии с долговязым прыщавым юношей, исполнявшим при участке обязанности письмоводителя.

– Драздвуйте, – сказал Макаров, шаркнув сапогом.

– Ты в гимназиях обучался, по-французски можешь говорить?

– У меня по ядзыкам двойка была-с, – прогундосил недоросль.

– Вот черт! Батюшка, ради Христа, может, вы по-французски разумеете?

– Нет, Иван Александрович, я не могу… – сказал отец Серафим. – В академии я французский плохо учил, вот если бы с древнееврейского или греческого толковать. Когда ваш брат поймает какого древнего грека или, Боже упаси, еврея, тут я со всем удовольствием… У нас на курсе был один грек, Папа-Никола, он был…

– Они говорят, что граф Монтебелло, – смущенно сказала приставу Вера.

– Господи, какой конфуз! – сказала генерал-майорша. – Верочка, ты ничего не путаешь?

– Я, маменька, давно не имела практики во французском языке, – еще больше смутилась Вера.

– Граф Монтебелло – французский посол, – с убитым видом сказал пристав. – Фамилию Монтебелло он действительно произнес, значит, он жаловаться хочет.

– Сейчас я ему рожу разобью, а потом пусть жалуется, кому хочет! – выкрикнул капитан. – Они же заговор на Государя!

– Александр, успокойся, – пристав был настроен очень агрессивно, у него просто руки чесались выкинуть брата на улицу, захлопнуть дверь и забыть о нем. – Мы и так уже попали из-за тебя в неприятную историю.

– Они с сообщником хотели меня под лед пустить! И вчера у кондитерской Вебера напали! Я его узнал! Обыщи его! Я думаю, у него бомба, он хотел бросить ее в участок!

– Боже, какой ужас! – всплеснула руками Мария Ивановна. – Здесь же дети! Иван, ну сделай же что-нибудь!

– Vive Ravachol! – крикнул Артемий Иванович, услышав про бомбу.

– Держите его крепче! – велел, вздохнув, пристав, и сам взялся обыскивать арестованного. Двое городовых крепко взяли арестанта за плечи, а Артемий Иванович извивался и хихикал.

Найти удалось немного. Из карманов предполагаемого бомбиста было выужено и передано капитану для осмотра дешевое клеенчатое портмоне со смутившими всех словами «От товарищей по Якутской ссылке», выведенными чернильным карандашом, фотография прилично одетой дамы на фоне Эйфелевой башни с английской подписью на обороте, горсть конфет «Ушки» и 40 рублей денег.

– Ну что, братец, а где бомба? – насмешливо спросил пристав.

– Наверное, он ее в снег бросил, – сказал капитан. – Когда его городовые вязали.

– Ну, так пойди да поищи. Заодно протрезвеешь на морозце.

– Только ты его, Иван, в кутузку посади. На случай, если найду, – капитан с ненавистью посмотрел на Артемия Ивановича и, взяв услужливо поданный городовым фонарь, вышел на улицу.

– Посадить-то я посажу, да только коньяком от этого мусье пахнет взаправдашним, хорошим, – сказал пристав, дав городовым знак отвести задержанного в арестантскую.

– К столу, обратно к столу! – возгласил судейский, и все, топоча по лестнице, полезли вверх.

– Я вам, Марья Ивановна, так скажу, – говорил отец Серафим, подталкивая генерал-майоршу снизу в поясницу. – Если у вас какой бес дома объявится, или порчу напустят – прямиком ко мне.

– Кадилом беса не отшибешь, – мимоходом заметил судейский.

– Есть у нас беда, батюшка, горе-печаль неизбывная. Вера в девках засиделась, видать, и вправду кто-то порчу навел…

– Приезжайте с ней как-нибудь после Водосвятия, я ее отмолю, – сказал отец Серафим.

– А что, батюшка, – сказал судейский, когда они сели за стол. – Вот нынче альянс с французом грядет, ходят слухи, что и военный союз будет, а тут такое неудобство: братец Александр военные действия против французского посла открыл… А как к этому православная церковь относится? Вот вы же благодарственный молебен сегодня служили в память восьмидесятилетия изгнания французов.

– Молебен я служил об изгнании двунадесяти языков из пределов российских, и победили мы тогда чудом, и освободили народы европейские, порабощенные революционным тираном Бонапартом, потому, что была еще сильна вера в русском народе, и молились здесь, на Руси, великие подвижники. А при таком кощунственном неверии, как я сегодня здесь имел примеры видеть, и в своих пределах не убережемся, напади на нас германец, к примеру. До самого Якутска не опомнимся!

– Так значит, по вашему мнению, отец Иоанн Кронштадский не великий подвижник? Ну, уж одна тогда надежда, что вы успеете великим подвижником стать, прежде чем на нас нападут. Давайте, тяпнем воронцовской.

И они в полном согласии тяпнули.

– А вот и наш бомбоискатель пришел, – сказал Сергей, ставя рюмку на стол.

– Нашел бомбу? – спросил пристав.

– В печку ее, в печку, – сказал судейский. – Нечего в доме всякую дрянь держать.

– Нет, не нашел, – уже вполне трезвым голосом сказал капитан и потер замерзшие руки. – Наверное, сообщник увез. Подельник его поодаль в извозчике сидеть остался. Видать, пока мы этого допрашивали, он ее из снега и выкопал.

– Ты хоть приметы этого второго запомнил?

– Конечно. Длинный, в шубе, в очках.

– А бляху у извозчика разглядел?

– Нет. Но мой извозчик его знает.

– А где твой извозчик? Отпустил? А бляху запомнил?

– Панфил зовут. С Лиговки. Там все его знают.

– Тьфу! Садись лучше, Александр, между отцом Серафимом и дьяконом, там тебе место оставлено.

Капитан послушно поплелся на указанное место.

– А я вас, батюшка, сразу признал, – тихо сказал он священнику. – Полагаю, мы с вами вдвоем этого заговорщика прямо к Его Высочеству должны сейчас свезти.

– Да как же вам от стола-то праздничного отрываться? Грех. Да и не в себе вы. Мне-то уж с дьяконом домой пора собираться… Обещал к Федосею Ивановичу заглянуть, но опять не дойду. Вон как дьякон-то нагрузился. Опять обида выйдет. Да и попадья дома ждет с детями.

– Он, батюшка, меня преследовал со своим сообщником целый день, – продолжал, не слушая священника, капитан. – Этого-то я схватил, а второй на свободе остался, бежал. Вчера-то я полагал, что они на меня на Конюшенной нападали, чтобы письмо ценное похитить, а теперь я знаю, что они не из полиции, а заговорщики.

– Вы его с утра допросите, как проспитесь. А потом за мной пошлите, вместе и отвезем.

Мария Павловна была настоящим центром семейных дрязг в императорской семье. Она искренне ненавидела императрицу и не любила императора. Более всего ее раздражало то, что этот грубый венценосный чурбан не обращал на нее никакого внимания. Даже то, что она демонстративно 20 лет не принимала православие, его абсолютно не интересовало.

После катастрофы в Борках распространились при дворе и по всей столице слухи, будто она вскрикнула, когда узнала о случившемся крушении царского поезда: «Никогда у нас больше не будет такого шанса!» Ничего такого она не кричала. Ей и в голову это прежде не приходило. Но за то малое время, что прошло с первого известия о катастрофе до второго – о чудесном спасении, – мысль о том, что они с мужем могли стать царем и царицей навсегда запала ей в голову. Они были тогда в Париже, и после первого сообщения из посольства о случившемся она велела великому князю срочно собираться. Они даже послали в посольство телеграмму пневматической почтой с требованием приготовить им экстренный поезд. Г-ну Рачковскому, служившему в приезды великих князей верным чичероне по злачным местам Парижа, а в оставшееся время исправно следившим за русскими революционерами по всей Европе, Мария Павловна велена установить местонахождение княгини Юрьевской и ее ублюдков, и не спускать с них глаз.

Очень вскоре выяснилось, что царь и все три его сына живы, экстренный поезд был отменен, и засиявшая было вокруг ее головы царская корона потухла вмиг, как лампочка Эдисона, без дыма и копоти. В сердцах великая княгиня отодрала за волосы камеристку, а затем заставила мужа демонстративно участвовать в охотах и других развлечениях вместе с сенатором Половцевым, как будто ничего не случилось. Но с тех пор она исподволь готовила своего мужа к роли самодержца, когда завуалировано и незаметно, а когда и вполне откровенно. Поняв, наконец, чего же она от него хочет, Владимир ужасно перепугался, и стал противиться всяким разговорам, даже близко касавшимся этой темы. Когда же она однажды, после пышного приема у них во дворце в Ропше в исступлении заявила, что раз он столь мягкотел, она будет действовать как Екатерина Великая, он так ужаснулся страшных аналогий, что тотчас переехал в Царское Село, а возможный претендент на роль Орлова, полковник Николаев, уже многие годы обхаживаемый и лелеемый великой княгиней парвеню, был отправлен командовать Псковским драгунским полком в Вильно.