Тайна гибели Лермонтова. Все версии - Вадим Хачиков

В гостинице, где он обедал – единственной в городе (подчеркнем это!), Магденко видит массу раненых офицеров. Это он объясняет недавним взятием аула Дарго, давшим много жертв с российской стороны. Но тут уж его подвела память – перепутал тридцать лет спустя, что взят был в те дни не Дарго, а аул Черкей, штурм которого тоже потребовал немалых жертв. Причем событие это произошло только что. И такое обилие раненых едва ли могло быть быстро переправлено в госпитали Ставрополя, достаточно удаленного от Черкея.

Стоит также обратить внимание и на небольшой дорожный эпизод, подмеченный Магденко. Во время его встречи с Лермонтовым и Столыпиным на промежуточной почтовой станции в комнату вошел только что прискакавший фельдъегерь. Радостно бросившись к нему и, видимо, умаслив служивого, Лермонтов стал потрошить его сумку, надеясь найти письма из Петербурга. Зачем это делать, если фельдъегерь выехал, как и они, из Ставрополя в тот же день, от силы часом-двумя позже?

Все эти несуразности и нестыковки подметил журналист Юрий Беличенко, написавший книгу «Лета Лермонтова» – документальное повествование о биографии великого русского поэта, ее загадках и «темных» местах. Он предложил свою версию вояжа Магденко и его встреч с Лермонтовым. По мнению Беличенко, Лермонтов и Столыпин, выехав из Ставрополя 10 числа, к 15 или 16 мая добрались до отряда. Но аул Черкей, в штурме которого они должны были участвовать, к тому времени был уже взят, и отряд под командованием Граббе возвращался назад.

Симпатизировавший Лермонтову Граббе, считает Беличенко, нашел новое место, где опальному офицеру также была возможность отличиться. Это экспедиционный отряд под командованием генерал-лейтенанта Засса, действовавший за Лабой. Туда, судя по всему, и направил обоих офицеров командующий. Именно «в отряд за Лабу» они и следуют, как и упоминает дважды Магденко. И первая его встреча с поэтом происходит не в Ставрополе, а в Моздоке, куда ремонтер мог приехать по так называемому «кизлярскому тракту» из Астраханских степей, где также можно было с успехом закупать лошадей для полка.

В этом случае исчезают все несуразности. От Моздока до Георгиевска всего 110 верст, которые при хорошей езде можно покрыть за время от обеда до заката солнца. На этом участке пути встречается немало крутых горок, с которых цепь Кавказских гор достаточно хорошо видна. И ямщик-осетин тут вполне к месту. В моздокской гостинице – действительно единственной в городе (в Ставрополе их было тогда уже несколько) – вполне объяснимо большое количество раненных во время штурма Черкея офицеров. И случай с фельдъегерем не вызывает недоумения – ведь из Ставрополя Лермонтов со Столыпиным выехали уже более недели назад – за это время туда вполне могли прибыть письма из России, которые фельдъегерь должен был везти к ним в отряд, о чем Лермонтов договорился со ставропольскими штабными.

Версию Беличенко кое-кто встретил в штыки. Вот лишь один образчик возражения: «Все его построения оказываются надуманными и недостоверными… Если предположить, что Беличенко прав, тогда можно задать вполне законный вопрос: а на чем передвигались Лермонтов и Столыпин? Потому что только на воздухоплавательном аппарате можно было бы совершить такие переезды. А их тогда еще не изобрели». Думается, это автору возражения стоит задать вопрос: на каком аппарате можно преодолеть за семь-восемь часов более 170 верст от Ставрополя до Георгиевска? Заодно и попросить разъяснения насчет других нелепостей, перечисленных выше, да и еще нескольких здесь не упомянутых.

Конечно, версия Беличенко далеко не бесспорна. Есть к ней и вопросы, пока не имеющие ответа. Скажем, почему на подорожной Лермонтова нет других отметок, кроме ставропольской и пятигорской? Почему нет никаких документов, объясняющих отправление обоих офицеров «в отряд за Лабу»? Особенно неясно это в отношении Столыпина, который изначально получил назначение в Нижегородский драгунский полк, действовавший на левом фланге, и должен бы там остаться.

Но к традиционной версии, как мы видели, вопросов куда больше, и вразумительные ответы на них получить вряд ли удастся. И главное: версия Беличенко снимает с Лермонтова обвинение в непорядочности и нарушении офицерского долга. Одно дело – повернуть в Пятигорск, зная, что штурм, в котором ты должен участвовать, уже состоялся, отряд возвращается, а приписанных к нему гвардейцев отпустили отдыхать на Воды (многие из них действительно очень скоро появились в Пятигорске). И совсем другое – увильнуть на курорт от ожидающегося штурма, в котором будут гибнуть твои товарищи и можешь погибнуть ты сам!

Сам собой исчезает в этом случае и вопрос о том, где были и что делали Столыпин с Лермонтовым в течение 10–12 дней после выезда из Ставрополя, а их появление в пятигорской комендатуре накануне 24 мая становится вполне объяснимым, даже если они прибыли за день-два до этого. Не исключено, что эти дни, проведенные в Пятигорске, были потрачены на получение свидетельств о болезни. Кстати сказать, это «действо» тоже дает повод и современникам поэта, и его биографам для всяческих весьма вольных предположений.

Уже знакомый нам писарь управления военного коменданта Пятигорска К. И. Карпов, известный своими «фантазиями на лермонтовскую тему», утверждал, что был приглашен ресторатором Найтаки к приехавшему в Пятигорск Лермонтову, который доверительно заговорил с ним и откровенно признался, что хочет остаться на водах, чтобы не ехать к месту военных действий. Карпов, по его словам, охотно выполнил пожелание поэта, написав соответствующую бумагу.

П. А. Висковатов, признавая, что «почтенный старожил Железноводска смешивал истину с баснями и слухами, коих немало ходит по тем местам», тем не менее описал будто бы имевший место в действительности случай, когда ресторатор Найтаки привел к Лермонтову писаря Карпова, чтобы тот помог ему остаться на водах: «Лермонтов не раз обращался к доктору Реброву, когда хотел остаться в Пятигорске, но на этот раз он к нему обратиться не решился, вследствие какой-то размолвки… Вот ему и пришлось обратиться за помощью г. Карпова».

Позже Висковатов получил справедливый упрек от своего соперника Мартьянова, который отметил, что подобные рассказы возводят клевету на великого поэта, приписывая ему участие в «постыдных сделках с писарями с целью остаться на лечебный сезон в Пятигорске». К сожалению, подобная оценка истории с Карповым не отбила охоты у последующих авторов использовать ее в своих писаниях – встречаться с ней приходится многократно как в беллетристике, так и литературоведческих работах.

О связи Лермонтова с доктором Ребровым говорил и Н. П. Раевский: «Бывало, подластишься к нему, он даст свидетельство о болезни. Отправит в госпиталь на два дня, а после и домой, за неимением в госпитале места. К таким уловкам и Михаил Юрьевич не раз прибегал…»