Моя Италия - Инга Ильм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне еще повезло, Флоренция пожалела меня, я не видела оскала ее разъяренной толпы. Я не слышала криков исступления, передо мной не тащили в костер прекрасных произведений, в меня не кидали камни, на моих глазах не терзали трупы. Напротив! Как в мультфильме – вдруг начался парад симпатичных двухместных мусорных машинок. Они синхронно, будто по команде, выезжали из узеньких улочек. Из кабин весело выпрыгивали люди в оранжевых комбинезонах и моментально убирали весь беспорядок: слаженно возвращали каменные тумбы на место, быстро собирали крупный мусор, отодвигали клумбы, подметали… Еще минута – и улица снова выглядела чистой и красивой. Тогда они исчезли. Расстраивало только то, что этим служителям чистоты и порядка слишком хорошо знакома такого рода деятельность. Но если еще поразмышлять, то такой роскоши во времена Савонаролы не представляли. Впрочем, тогда горожан больше радовали несколько другие вещи – например, публичные казни. Сохранились многие из заметок хронистов, которые описывают эпизоды поведения толпы, в частности разгоряченной местью. Как-то раз граждане разорвали свою жертву на площади и, не в силах утолить свое бешенство, брали куски плоти и раздирали на мельчайшие клочки, кусали их, швыряли на землю, топтали, трясли, выжимали кровь. Глядя на это зрелище, герцог уподобился мертвецу – так заканчивает очевидец свой абзац, и я не стану перечислять те дикости, на которые способны были люди, те самые люди, что обожали поэтические соревнования и рыцарские турниры…
Впрочем, нужно не забывать и того общего исторического фона, на котором разворачивается жизнь Флоренции. Она кардинально отличается от других земель: на протяжении столетий коммуна вырабатывает правила сосуществования, она сообща, пусть с переменным успехом, но сражается за справедливость, она доверяет правосудию, она далеко отстоит от тех городов, где на гербе дворяне носят девизы: Против Бога, милосердия и сострадания, и где не зазорно убить человека лишь за то, что он тут чужой… Но в моменты смуты вперед выступала иная страта. Те, кто не признавал ни общества, ни государства. В минуты сомнений город захватывали хищные, страшные, ничем не сдерживаемые инстинкты тех, кто из всего сказанного и сделанного городом признавал одно – право на свое право. И невозможно не учитывать ту роль, которую играли на тот момент подобные подстрекатели, иначе как это религиозное и глубоко верующее общество было доведено до такого исступления, что уже сторонники Савонаролы начали призывать к его сожжению, лишь бы все это наконец окончилось…
* * *
Поражает, конечно, упорство Джироламо. Этот человек с единственной личной вещью – Библией, что в детстве подарила мать, в суровой рясе и сандалиях, с глубокой юности ходил в поиске места проповедника между монастырями, но его риторика никого не вдохновляла. Взрослым, по тем временам – очень взрослым, почти тридцатипятилетним человеком он окажется во Флоренции, в монастыре Сан-Марко, и, как бы пышно ни звучала его должность, на деле он был одним из чтецов и не более чем наставником послушников, к коим причисляет себя всякий монах. Но он все так же мечтает проповедовать, он готовит речи, он просит – по соседним церквям – уступить ему кафедру, он бесконечно погружен в чтение святых отцов, он пишет многочисленные труды, но никому не интересен. И Савонарола покидает Флоренцию. Спустя почти десятилетие его услышит в Генуе Джованни Пико делла Мирандола – тот самый философ, который в своей речи о достоинстве впервые помещает человека в центр Вселенной. Эхо его же собственных речей, которые парили в воздухе столицы Возрождения, и с которыми не мог не быть знаком Савонарола, глубоко трогают сердце Джованни в чужой стороне. Близкий друг Лоренцо Великолепного, сраженный истовым пламенем проповедника, убеждает призвать Савонаролу в город, чтобы услышать его. Так, август 1490 года явится поворотным для истории Флоренции. Савонарола прибывает по высочайшему приглашению в тот самый монастырь, который ранее казался ему не столь благосклонным…
* * *
Но не будем забывать, что и сам Джироламо изменился. Читая отрывки из его проповедей или трактатов, можно заметить, как он близок духу Флоренции в своей мысли: он самый настоящий ее воспитанник. Годы скромной жизни здесь и знакомство с этой высочайшей культурой сделали его настоящим посланником идей Ренессанса. Именно пропаганда тех размышлений, раздумий, которыми всегда жила Флоренция, и принесла ему первую известность. Потому неудивительно и то, что теперь его философские трактаты, его страстные призывы к нравственному величию оказываются созвучны общественным настроениям. Сам Лоренцо Медичи посещает эти проповеди и делает богатые вклады в монастырь, настоятелем которого будет объявлен Джироламо. Но дерзкая гордыня! Савонарола не придет к Лоренцо, дабы засвидетельствовать свое почтение благодетелю. И не просто как гость первого гражданина, но и позже – как настоятель. Он будет отказывать Медичи в каких бы то ни было знаках внимания. Он будет просто не замечать его. И несмотря на откровенные выпады, Лоренцо Великолепный до самой смерти не отступит от своего принципа – давать возможность проявлять себя самым разным людям… Он перед смертью призовет монаха, но Савонарола не отпустит возлюбленному всей Флоренции грехов. В последние минуты, после исповеди, на отказ Медичи дать свободу народу и передать городу состояние монах разворачивается и уходит, оставив Лоренцо в неизбывной тоске на смертном одре… Не менее сурово обойдется он и со своим другом: на похоронах Пико делла Мирандола он произнесет длинную обвинительную речь над усопшим и пожелает возвращения из Чистилища…
* * *
С первых дней, заняв кафедру в соборе Сан-Марко, Савонарола неустанно обличает всех и каждого – для любого найдется точное и хлесткое словечко. Надо учесть: великий проповедник создает целую сеть соглядатаев, которые докладывают ему об увиденном в городе и дополняют для него картины исповедей. Подобные спецэффекты – стопроцентные попадания в аудиторию, а иногда и экстатические крики священника: «Дьявол!» – на вход в храм богатого, знатного человека, призывы к Республике или неожиданные резкие нападки на саму церковь: Подойди сюда ближе, священник или монах! Теперь ты
