Другие. Экзистенциалист - Тесс Хаген

скрипачкой. Она лёгкими, волшебными движениями поглаживала свой инструмент, иногда бросая на меня странные взгляды.

— Ваша подруга тоже играет? — спросил я, чтобы скрасить неловкое молчание.

— Поёт… А вы, Льё, действительно музыку любите или просто так, с Сашей за компанию пришли?

— Люблю. И ценю. Особенно живую.

— У вас на лице написано, что вы — эстет.

— А ещё говорят, — педант…

— Друзья Саши все такие…

— И многих вы видели?

— Когда на гастролях бываем, знакомимся… Вас вот только — впервые вижу.

— А я из Москвы редко выезжаю…

— Жаль.

— Если только самую малость, — повинуясь её волшебному голосу и таинственному образу, я подошёл ближе и, перехватив скрипку, шепнул. — Сыграете для меня?

— Что-то особенное? — она мягко убрала мою руку с инструмента и отложила его в сторону.

— Вообще, я Листа люблю слушать… — медленно приближаясь к её лицу, я успел обратить внимание на глубокий карий оттенок глаз, на небольшую родинку под бровью, и тонкий нежный аромат лемонграсса, исходящий от её кожи.

— Как жаль, что я не пианистка, сыграла бы… Сегодня у нас будет кое-что не менее красивое… Льё… — она так же любовно, как и по скрипке, провела ладонью по моей щеке и остановила взгляд на губах.

Всего мгновение, но мне этого хватило, чтобы увлечь скрипачку к себе и дотянуться до пухлых губ. Что со мной было? Целовать незнакомую девушку, быть готовым тут же сорвать с неё платье и… Нет. Я отстранился, и как можно ласковее погладил тонкую фарфоровую шею.

— С удовольствием послушаю, как ты играешь…

— М? — она непонимающе взглянула на меня и погрустнела. — И только? Странный ты…

— Есть немного. Но ты всё равно сыграй для меня… Хорошо?

— Хорошо, — пожала она плечом и засобиралась.

Вернулся Саша с подругой, мы оставили девушек в гримёрке, а сами прошли в зал, заняли лучшие места и обратили взгляды к сцене в ожидании.

— Как она тебе? — спросил он.

— Кто? Скрипачка?

— Ага.

— Милая. И целуется хорошо. Ты кажется поговорить хотел?

— Да… Я был недалеко от Москвы месяц назад где-то — всё тревожно, Льё. Множество влияний, хаотичные и довольно сложные. Фениксы работают на пределе сил в этой зоне, а мы не успеваем за ними разгребать последствия.

— Меня это не касается, ты же знаешь.

— Знаю. Но… Ты всегда придумывал что-то интересное, может подскажешь?

— Пусть Фениксы из тени выходят и жгут нормально, — пожал я плечами. Слова прозвучали холодно и довольно цинично.

— Это же убийство, Льё…

— Саш, ты важная шишка, продвинь такую идею. Всем сразу станет легче.

— Не буду я этим заниматься. Мы так не работаем, пусть кто-нибудь из огненных предложит, Истиль тот же…

— Такое скорее Сёртун может двинуть, чем этот дед, — буркнул я, сливая своё настроение в отходную яму.

— Подай обратный иск. Вернись к работе, Льё…

Свет в зале погас, раздались аплодисменты и на сцену выплыл ведущий во фраке. Вынужденная пауза в разговоре сыграла мне на руку, можно было подумать над ответом. Так и знал, что Саша поднимет эту тему. Ему трудно, тем более под главенством Марселя, который теперь председательствует в общем совете. Если бы я не стал отступником, то занимал бы его место по праву. Нет, встречный иск не будет удовлетворён, у меня слишком много врагов среди Фениксов, они и заблокируют решение.

— Не буду, Саш. Мне хорошо в буфере. Тут я свободен и принадлежу сам себе.

— А если честно?

— Мне нужен Феникс. Для одного дела, — выдал я спокойно. С Сашей можно быть откровенным, не сдаст, а при возможности — поможет.

— Сильный?

— Да любой. Только готовый к работе с экзистенциалистами.

— Ден с тобой заодно? — Саша разразился аплодисментами, когда на сцену вышли его подруги. Скрипачка тут же метнула на меня острый взгляд и вскинула скрипку на плечо.

— Конечно.

— На днях мы закончим одно большое дело, в Москву должны будут с документами приехать Фениксы, довольно много. Ребята отчаянные, присмотритесь. В архивы все ходят… — намекнул он.

— Спасибо, — кивнул я ему, при этом пристально наблюдая за плавными движениями рук своей скрипачки. Чем-то мне это напоминало взмахи крыльев Феникса — сказочного, совершенно нереального создание. Руки этой прекрасной девушки создавали музыку, крылья же Феникса рождали живительный огонь.

Сердце у меня забилось чаще, откуда-то из далёких глубин души наружу рвались печальные воспоминания, проносились яркими, чуть подёрнутыми туманом времени, картинками перед глазами. Как же долго я живу. Сколько всего видел. Но так ничего и не нашел по-настоящему важного и ценного. Или нашёл, но не смог обрести.

— Льё, — тронул меня Саша.

— А?

— Будьте осторожны с Деном. Предчувствие у меня нехорошее.

— Спасибо, Саш. Ты же знаешь, мы всегда как в карауле. Пойду я, наверное, если заметят нас рядом, проблем не оберёшься.

— Да не будет ничего. Даже не заморачивайся.

— Всё равно пойду… Настроение так себе.

— К работе возвращаться тебе надо, вот что.

— Может ты и прав. Но я не могу. Ты сам знаешь.

— Ну… До встречи тогда, да?

— Да.

Я снова оказался на улице, поймал такси и вернулся домой. Руки до дрожи требовали кистей, красок и пустого, нетронутого холста. Кинув пальто и пиджак в прихожей, я ворвался в гостиную, зажег тусклый светильник, схватил холст и тут же принялся рисовать.

Все эти воспоминания, разговоры о Фениксах, Майя, скрипачка — они заставляли меня думать только об одной женщине. Я не мог бы назвать её имя даже сейчас, наедине с собой, слишком больно прозвучало бы оно в пустоте квартиры, в пустоте жизни. Отразилось бы гулким эхом от стен, прокатилось сквозь меня, разрывая сердце на части, рассыпая его осколками по моим же холстам.

Кисти скользили, выводя знакомые очертания, я добавлял цвета, выводил каждое перо, иногда прикрывая глаза и, представляя, как по идеально гладкому, огненному телу мог бы так же водить мягкими кисточками, вызывая сотни крошечных тревожных мурашек. Как бы дрожала она от моих прикосновений, как бы прикрывала глаза от удовольствия, вспыхивала и гасла, повинуясь моим движениям. Густые тёмные волосы рассыпались бы по худой спине, украшенные отблесками огненных крыльев, и вся бы она становилась ещё прекраснее, выходя из тени.

Невольно я касался пальцами своего рисунка, и невысохшая краска ложилась на них ярким желтовато-оранжевым слоем. Я правил рисунок, добавляя мелких деталей и всё равно не мог удержаться, чтобы не любоваться образом, который переносил из головы на холст.

Феникс. Сильный. Смелый. Самый невероятный изо всех.

Я знал, как сделать так, чтобы не приносить мучения. Но не мог добраться до неё. До той, которая изо дня в день появляется