Девочка-медведь - Софи Андерсон

Мышеловчик указывает носом в сторону печки, и я осторожно иду вперёд, потому что глаза ещё не привыкли к здешней темени. Нахожу свечи, зажигаю и повсюду расставляю их. Глубокие тени в углах исчезают, и хижина наполняется уютным жёлтым светом, отчего мне сразу вспоминается наш с Мамочкой дом. Скоро рассветёт, Мамочка проснётся и обнаружит, что меня нет. Желая отвлечься от грустных мыслей, я оглядываюсь вокруг.

Хижина Анатолия меньше, чем мне запомнилось в детстве, а в остальном ничего тут не переменилось. Везде чистота и порядок, и вещи здесь только самые нужные: горшки и кастрюли, металлический инструмент, деревянные распялки для сушки шкур, горки пуха и меховых шкурок, к потолочным балкам подвешены мешочки с зерном и солью — чтобы мыши не добрались.

В хижине пахнет Анатолием — чаем с лимоном, свежевыпавшим снегом, смолистым дымком от поленьев и чуть слежавшимися мехами. Я глубоко вдыхаю, заполняю лёгкие запахом Анатолия и гадаю, когда он в последний раз наведывался сюда. Поленья и растопка аккуратно сложены в печке, рядом на полу трутница. Мне вдруг кажется, что он ожидал меня, хотя, скорее всего, приготовил всё это для своего следующего прихода сюда.

Я разжигаю в печке огонь и ставлю на решётку наполненный водой чайник. Язычки пламени завиваются спиральками над поленьями и рассылают по комнате волны живительного тепла. Протягиваю к огню руки, их покалывает иголками, когда кровь возвращается в мои промёрзшие пальцы, а в месте укуса пульсирует. Стаскиваю тулупчик и закатываю рукав, чтобы осмотреть рану. На коже большой багрово-фиолетовый кровоподтёк, но она не прокушена. Будь здесь Мамочка, она бы немедленно уврачевала рану припаркой из бодяги. Я решительно опускаю рукав. Подумаешь, просто синяк. Интересно, это толстая кожа рукава защитила меня или Иван сам не хотел слишком сильно впиваться? Клыки у него будь здоров какие острые, и захоти он, вмиг прокусил бы мне руку до крови.

— С лап сбился, а налима не нашёл, — бурчит Мышеловчик с высокой полки, уставленной стеклянными и консервными банками.

— Может, здесь найдётся ещё что-нибудь тебе по вкусу? — Я подхожу к полке, читаю этикетки. — Как насчёт маринованной селёдки?

Мышеловчик в отвращении морщит нос.

— Схожу-ка лучше на охоту. — Он спрыгивает с полки и мчится к щели за плинтусом.

— Из хижины ни шагу! — напутствую я.

Он высовывается из щели:

— Я, знаешь ли, как-нибудь сам о себе позабочусь.

— Угу. Вот только… — мне хочется попросить его остаться, но нужные слова никак не придумываются, и приходится идти на уловку, — вроде я слышала, как под половицами возится мышь.

— Если здесь мышь, я её вмиг изловлю, — успокаивает меня Мышеловчик и снова юркает в щель. Мне тоскливо в опустевшей хижине, но, едва мои ступни улавливают лёгкие колебания от ласочьих шажков под полом, тоска сразу исчезает.

Свистит чайник. Я завариваю себе чаю и запиваю им один из прихваченных в дорогу пирожков. Потом вспоминаю про ожерелье из сушек, которое Мамочка повесила мне на шею. Оно по-прежнему со мной. Разламываю твёрденькие сладкие колечки и макаю их в чай.

Без Мышеловчика всё равно не засну. И я усаживаюсь в кресло у очага, рассматриваю книги, стопкой сложенные рядом на столике. По большей части они старые и потрёпанные, про рыбалку, охоту и ловлю в силки. На торчащих из них страницах видны схемы устройства капканов и карты с меленькими значками. В самом низу стопки — книжка стихов и ещё одна, с рассказами. Я откладываю верхние книги, чтобы добраться до рассказов, из одной вываливаются несколько листков и рассыпаются по полу.

Я наклоняюсь поднять их и замираю, узнав убористый почерк Анатолия, которым на ближайшем ко мне листке выведено: «Дитё медведицы».

В голове вихрем проносится рассказ Ивана Серого Волка о мишутке и обо мне, самой себя не помнящей, дрожащие пальцы тянутся к листку. Это один из рассказов Анатолия. И раньше я его не слышала. Читаю первые строчки, а в голове звучит голос Анатолия, и с каждым прочитанным словом мой пульс учащается — а вдруг этот рассказ объяснит, кто я?

ДИТЁ МЕДВЕДИЦЫ

Давно ль это было, недавно ли, а только попросили однажды Царицу-Медведицу позаботиться о новорождённой мишутке. И не зря, ведь не сыскать во всём лесу существа более могучего и добросердечного.

Растаяло от любви с первого взгляда сердце Царицы-Медведицы, и пообещала она холить и лелеять мишутку как собственное дитё. Не проходило дня, чтобы Царица-Медведица не сажала мишутку себе на спину и не показывала ей всякие чудеса да прелести Снежного леса — и солнечные лучи, что сияют днём сквозь густые хвойные кроны, и блики лунного света, что ночью играют в пенных водах речек и ручьёв. И ещё учила Царица-Медведица свою мишутку всяким лесным премудростям: как поймать нежную молодую рыбу и отыскивать самые сладкие и сочные лесные ягоды; как вырыть берлогу под переплетением корней большого дерева и устроить удобное ложе из листьев, сохраняющих на всю морозную зиму осенний аромат.

Мишутке нравились все эти занятия, но пуще всего любила она подглядывать за людьми, когда те являлись в лес по своим надобностям, — за лесорубами, охотниками, рыболовами, собирателями целебных трав. Тянуло мишутку к людям с такой же неудержимой силой, с какой увлекает воду быстрое течение.

Солнечный свет днями сиял в густых хвойных кронах деревьев, лунные блики ночами играли в стремнинах речек и ручьёв, рыба была нежна, а ягоды сладки и сочны — но дня не проходило, чтобы мишутка не убегала в глубь леса, привлечённая хрустом тяжёлых башмаков среди зарослей кустарников или звуками, которые могло издавать одно лишь человеческое горло.

Зимы сменялись вёснами, а мишутка чем дальше, тем больше походила на людей и повадками, и внешним видом. Она разгуливала на задних лапах, смеялась рассыпчатым, как дробь дятла, человеческим смехом, распевала непонятные, как детский лепет, песни. Сердце Царицы-Медведицы обливалось кровью, так боялась она, что мишутка насовсем уйдёт к людям и будет навеки потеряна для неё, как много лет назад она потеряла своего родного медвежонка.

Царица-Медведица издали наблюдала за малышкой, растерянно переминаясь на своих огромных лапах: она не знала, удержать мишутку или распроститься с ней.

Иногда мишутка, покоряясь своей медвежьей природе, каталась по усыпанному сосновыми иголками дёрну или болтала с птичками, и в сердце Царицы-Медведицы расцветала надежда, что её дитё останется с ней в лесу. Но эти радостные моменты повторялись всё реже… а потом Царица-Медведица поняла, что надежды рухнули: приближалась зима, а