Девочка-медведь - Софи Андерсон

Ветер уже наметал холмики сырой палой листвы, и тревога тяжёлым камнем придавила Царице-Медведице сердце. Как подготовить своё дитё к жизни в мире людей, который сама она не знала и не понимала?

Как выпал первый снег, пришла в Снежный лес женщина собирать подмороженные ягоды боярышника. Заглянула Царица-Медведица в душу той женщины и увидела там доброту сердечную и бездонный запас любви нерастраченной. У мишутки при виде женщины загорелись глазёнки, и поняла Царица-Медведица, что пришло время ей расстаться со своим ненаглядным дитём.

Когда женщина оказалась вблизи берлоги, Царица-Медведица шепнула на ушко мишутке: «Вот твоя мама. Она вырастит тебя» — и подтолкнула её лапой наружу.

Знала Царица-Медведица, что женщина будет холить и лелеять мишутку, что научит её жить в мире людей, а сердце всё равно разрывалось от горя. Но она повернулась на другой бок, закрыла глаза и прикинулась, что спит. Не было у неё мочи смотреть, как мишутка на задних лапках ковыляет прочь.

Последние клочки медвежьей шерсти слетели с мишутки, и личико её озарилось улыбкой, когда она посмотрела в ласковое лицо женщины. Их души сплелись, и малютка-мишутка потянулась к женщине ручонками, ведь сейчас она больше всего на свете хотела, чтобы та взяла её на руки. Женщина подхватила малышку, и девочка уместилась в её объятиях, будто нарочно для них предназначенная.

Мишуткин запах всё удалялся от пещеры, и по мохнатой щеке Царицы-Медведицы покатилась слеза. Увидит ли она когда-нибудь свою мишутку? Она не знала. Но когда уплывала в глубокий зимний сон, эхо донесло до неё отдалённые колокольчики мишуткиного смеха, и тогда заулыбалась Царица-Медведица и поняла, что, хотя мишутка насовсем ушла от неё, частицы их душ навеки прикипели друг к дружке и навсегда связали их.

Глава 10. Юрий

Воображаю, как Мамочка, скрестив на груди руки, уверяет меня, что эта история — сплошная ерунда. И что медвежонок никак и никогда не мог бы превратиться в человеческого ребёнка. Но потом я перевожу взгляд вниз.

На подлокотнике кресла покрывало, и я поскорее прикрываюсь им. Но даже под ним заметно, что у меня медвежьи лапы, к тому же покрывало слишком куцее и мои длинные когти всё равно торчат наружу. Не желая видеть их, я закрываю глаза.

В памяти всплывает воспоминание, как я стою на спине у Царицы-Медведицы на четырёх лапах. Не может быть, убеждаю я себя, это всего лишь мои фантазии — слишком ошарашили меня выдумки волка Ивана, а тут ещё этот нелепый рассказ. Но воспоминание всё равно кажется слишком взаправдашним.

Я потягиваюсь, и шерсть на ногах вздыбливается, когти растопыриваются в стороны, и я вдруг узнаю это ощущение. Давно забытые воспоминания упрямо рвутся наружу…

Вот я катаюсь по мягкой лесной подстилке, чтобы шерсть пропиталась запахами сухого дёрна… вот длинным влажным языком вылизываю себе морду, вот на плеск рыбы мои округлые уши сами собой поворачиваются к ручью.

Я вспоминаю, что тогда вся с ног до головы была медведем.

Меня прошибает озноб, и, хотя я неподвижно сижу в кресле, мне кажется, что я лечу вниз и вот-вот ударюсь о землю.

Всю жизнь я чувствовала себя в деревне не в своей тарелке, мне всегда казалось, что я там чужая, лишняя. Но мне и в голову не приходило, что я вообще не создана жить в мире людей — среди людей. Наверное, мне на роду написано коротать жизнь одной в лесу. Как медведю.

Слёзы градом катятся по щекам. Я плачу по Мамочке. По Саше. Плачу по всему тому, что так люблю у нас в деревне, хотя сама прежде не осознавала этого: по приземистым деревянным домикам, что в линеечку выстроились по краям деревенской площади; по нашему дому собраний с украшенной резьбой разноцветной крышей; по духу товарищества, когда мы всей деревней дружно готовимся к празднику… даже по тому, как односельчане в шутку сравнивали мою силу с медвежьей. Пускай это лишний раз выпячивало мою непохожесть на других людей, но обычно служило похвалой.

Впервые с побега в Снежный лес меня обжигает мысль, что, может быть, я никогда больше не смогу вернуться в деревню… Ни разу в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. Хочу позвать Мышеловчика, но не могу издать ни звука. Всё, на что я сейчас способна, — это зажмуриться и рыдать горючими слезами, пока меня не сморит сон.

Я пробуждаюсь оттого, что усики Мышеловчика щекочут мне щёку. Открываю глаза и вздрагиваю, разглядев прояснившимся взором мёртвую мышку у себя под носом.

— Вот, завтрак тебе принёс, — Мышеловчик пододвигает трупик поближе, — я вчера вернулся с охоты, глядь, а ты уже дрыхнешь, и потому я с утра поймал тебе свеженькую.

— Спасибо, не надо. — Я морщусь на его подношение и выпрямляюсь в кресле.

Мышеловчик переводит недоуменный взгляд с меня на мышь и обратно. Его пасть вытягивается в тоненькую обиженную ниточку.

— Чем она тебе не угодила?

— Всем угодила, просто я не голодна. — Я снимаю покрывало и снова рассматриваю свои ноги. Так и знала, что они останутся медвежьими — я же чувствовала их тяжесть, — но всё же тешила себя надеждой, что они вдруг снова станут нормальными. Вот бы ничего этого не было! Вот бы я проснулась дома, с нормальными ногами и теперь мы с Мамочкой мирно сидели бы за завтраком. От последней мысли урчит в животе.

— Не голодна, говоришь? — Мышеловчик осуждающе смотрит на мой живот.

— Даже если и голодна, мышку всё равно не буду.

Я разламываю пару сушек из ожерелья, заталкиваю в рот, потом поднимаюсь и, ещё не привыкнув к медвежьим ногам, неуклюже ковыляю через комнату. Распахиваю дверь — мне очень хочется вдохнуть свежий утренний воздух, прочистить мозги от унылых бесплодных мыслей.

На ярком солнце снег блестит и переливается. Схожу с порога в снег, холод пронзает мои ступни, и я сразу оживаю. Я снова полна энергии. Я чувствую стопами, как под слоем снега куда-то торопится мышь, и это такое волшебное ощущение, что желание избавиться от медвежьих ног кажется глупостью.

— У меня медвежьи ноги! — кричу я деревьям, и эхо моих слов со всех сторон возвращается ко мне. Вдруг накрывает отчаянное желание поскорее узнать, для чего у меня медвежьи ноги и почему они отросли. Я сжимаю в пальцах кулон с наконечником стрелы. Куда сегодня идти?