Крипт - Ника Ракитина

— "Сredo".

— Начни снова.

— Верую во единого Бога, — послушно начал Болард. — Отца и вседержителя, Творца неба и земли…

— Дальше, — потребовал Бертальд, когда он запнулся. Болард переглотнул. Взгляд его сделался твердым.

— И в Сына Его, — сказал он очень тихо. — Господа нашего…

Бертальд в молчании выслушал молитву до конца.

— Кто научил тебя этому? — спросил он глухо. — Говори, не бойся.

— Мать. Дона Дигна баронесса Смарда.

— Однако… — пробормотал Бертальд задумчиво и, взяв Боларда за плечо, проговорил: — Пойдем со мной, мальчик.

Так же послушно, как только что читал «Верую», Болард поднялся с колен. Тогда, конечно, он еще не знал, что разговаривает с Великим Герольдом, тогда он вообще не знал очень многого. Да и сейчас знает немногим больше…

А тогда они сидели в библиотеке монастыря, в одном из бесчисленных круглых скрипториев. Бертальд неспешно потягивал из серебряного кубка пряное вино, Болард же впервые в жизни попробовал горячий шоколад. Великий Герольд уже успел выспросить у него все, что хотел, а сам рассказывать не торопился. Впрочем, кое-что все-таки сказал. И Болард очень удивился, когда выяснилось, что мать была права относительно того, как следует произносить молитву. Отчего в Подлунье не признают Мессию — этого Бертальд объяснить мальчишке не смог, хотя заметил, что были времена, когда думали иначе и верили по-другому. Только очень и очень давно. И что нынешняя смута в Подлунье не то чтобы из-за этих разногласий, но близко к тому. И вообще, если Болард помнит, до вступления на принципальский престол Юзефа Симненского в Подлунье был Консулат…

Болард помнил. Он кивнул и с упрямством десятилетнего ребенка, отсекая все не нужные сейчас и малопонятные подробности, с интересом спросил:

— А что такое Консата?

Карета остановилась так внезапно, что Болард, потеряв равновесие, больно впечатался плечом в решетку. Дверца распахнулась, и он боком вывалился на мокрые камни двора.

— Благородному дону помочь? — осведомились над ним участливо.

Он поднял вверх разбитое лицо и увидел над собой опрокинутые в пасмурном сером небе башни Твержи.

И криво улыбающуюся сестру.

Глава 13.

1492 год, 24 мая. Твержа, Настанг

Солнце вползало в камеру косматым огненно-рыжим зверем, золотя оконные решетки и разложенные на столе допросные листы. В открытое окно лезла черемуха, и в ней орала горлинка. Гнездо устроила, глупая… Хотя не такая уж глупость. Тут не станут швырять камней и стрелять из рогатки. Какое солнце! Лица сидящих за столом людей понемногу смягчались, приобретая то странное выражение, какое присуще только святым на старинных фресках и сытым персидским котам.

Правда, и дона Луция князя Ингевора, и благородную дону Гретхен к лику святых причислить было затруднительно. Об остальных Болард сказать ничего не мог — он их не знал. Да и узнавать не хотел. Гретхен улыбалась брату тягуче и ласково. Она сидела чуть поодаль, в высоком кресле с жесткой спинкой, и руки ее, до самых костяшек пальцев утопленные в кружева, поглаживали подлокотники. Глаза недобро щурились из-под капюшона надетого поверх платья балахона.

— Я и не знал, сестренка, что благочестие тебе так к лицу, — дон Смарда стоял посреди камеры, слегка покачиваясь на гудящих ногах. Улыбался разбитым ртом.

— Не понимаю, — раздражено дернула плечом Гретхен. — Что тут смешного?

— Пока — ничего. — Болард переступил босыми ногами. Солнце прогревало каменные плиты пола, и было приятно ощущать это ласковое тепло. — Вот начнется спектакль — и мы посмеемся вволю. Верно, сестренка?

— Спектакль? — непонимающе переспросил кто-то.

— Мистерия, — объяснила Гретхен любезно.

— Похвально, дон Болард, — Ингевор встал, опираясь на столешницу. И Боларду отчего-то подумалось, что Претор не так уж молод. Вот только спокойная старость ему никак не светит. — Похвально…

На жестком лице Ингевора с вертикальными морщинами от крыльев носа к углам рта ясно читалось, что ничего похвального в поведении Боларда нет.

— Может быть, — предложил Борис, мучаясь жалостью к пожилому человеку, — мы, как взрослые, солидные люди, оставим эти реверансы? Тошно, в самом деле…

У Луция Сергия задергалась щека. И он заговорил о том, что барон Смарда — плохой рельмин, переметнулся на сторону противников, и сей факт его, дона Ингевора, печалит безмерно. И вдобавок, хотелось бы увериться, что донос, изобличающий дона Боларда в ереси — тут Ингевор потряс в воздухе мятой бумажкой — ложь и гнусная клевета.

— И уверовавший в меня да пребудет жить вечно, — в тон ему откликнулся Болард. Лицо Ингевора сморщилось, словно от зубной боли.

— Я хотел бы напомнить благородному дону, — подал от стола голос невзрачный человечек в черной судейской мантии, — что подобное поведение лишь отягчает.

— Подите к черту! — посоветовал дон и добавил, что тут нагло попирается судебно-процессуальный кодекс и презумпция (Боже, они и слова-то такого не слыхивали) невиновности, и что ему, Боларду, как гражданину демократической страны, во-первых, положен один телефонный звонок, а, во-вторых, он будет говорить с ними только в присутствии адвоката. И вообще, пусть только пальцем тронут, и завтра все прогрессивные газеты мира будут кричать о том, как попираются в этой стране права человека. Вот так вам. Святые ублюдки!

— Оскорбление Трибунала при исполнении, — отозвался судейский бесстрастно. — Равно отягчает.

Боже мой, подумал Болард устало. Пускай бы все это поскорее кончилось. Второй день подряд они трясут его как неспелую грушу, а он мило улыбается им в ответ. Задрали. Ведь ясно же, что в конце концов они вздернут его на дыбу — так, в порядке развлечения — но, странное дело, он ждет этой минуты с таким трепетом, с каким многодетная семья ожидает прописки на новую жилплощадь. Потому что тогда станет ясно, что развязка уже близка. Любопытно, а Ивар — магистр Ордена Консаты, князь и без пяти минут консул Подлунья — Ивар шевельнет хотя бы пальцем ради спасения его, Борькиной, жизни? Даже если до сих пор свято уверен в том, что Болард опоздал на мистерию нарочно. Хоть бы поглядеть пришел, как друга распинать будут…

— Вам угодно продолжать запирательство? — осведомился Ингевор сухо, исключительно по обязанности.

Болард потряс головой и увидел, как бледность заливает лицо сестры. А ей-то чего бояться? Дон Луций поднялся и стал складывать в стопку допросные листы — совершенно чистые.

— Повторяю, вам угодно…

— Мне угодно ваши рожи больше не видеть.