Семь сувениров - Светлана Еремеева

– Вы просто устали, – тихо сказала она.

– Но я был там!

– Это попросту невозможно.

Краснов попытался встать. Ноги расползались. Затылок болел так сильно, как будто накануне его ударили чем-то тяжелым по голове.

– Куда вы?! – воскликнула Василиса.

– Я сейчас вам докажу…

– Подождите!

Ему удалось наконец подняться. Ноги не слушались, но он упорно продвигался к двери. В коридоре, опять, как вчера, прислоняясь к стене, он достиг соседней двери и нажал на ручку. Дверь была заперта. За ней не было ни звука.

– Ну что я вам сказала, – тихо отозвалась Василиса, которая, как оказалось, шла за ним следом. – Пойдемте, вам надо присесть на диван. У вас кровь на затылке запеклась, волосы склеились… Я сейчас принесу что-нибудь холодное. Нужно сделать компресс.

Василиса пошла на кухню. Краснов смотрел ей вслед, не говоря ни слова. Он ничего не понимал. Он поднял руку и дотронулся до затылка, и нащупал шишку… Он помнил, как, падая с подоконника, ударился о батарею. Он отчетливо помнил голос мамы. Он увидел ее лицо. Он вспомнил, как она стояла там, в соседнем доме, в открытом окне и звала его… Но этого быть не могло. Ей было уже почти семьдесят, а там, в окне, она была совсем молодой, как на фотографиях ее студенческой жизни. Она жила сейчас в Нью-Йорке со своим вторым мужем… Она не могла быть здесь вчера вечером. Значит, это был сон. Жестокий, очень болезненный для него сон. И такой реальный, буквальный, гиперреалистичный… Ему вдруг стало так больно, так тошно. Он вспомнил о том недопонимании, которое постоянно присутствовало между ним и матерью. Вспомнил, как она оставила его и отца в самый сложный момент, в середине 90-х, и ушла к другому мужчине. Вспомнил ссоры, крики по телефону. Вспомнил похороны отца, на которые она не приехала… Вспомнил, как прошлым летом, во время отдыха в Сан-Франциско, где у ее мужа был небольшой дом у моря, они крупно повздорили, а потом не созванивались полгода… Ему вдруг стало так страшно. Он захотел увидеть или по крайней мере услышать ее. Прямо сейчас. Прямо в эту секунду. Он достал телефон и судорожно стал искать ее номер. Нажав на кнопку, он слушал гудки. Никто не подходил. Видимо, она ушла из дома и оставила телефон на своем письменном столе. Она часто так делала. И его это всегда страшно злило. Звонок рассоединили. Он положил мобильный в карман.

Вернулась Василиса с мокрым полотенцем. Она взяла его под руку и повела в гостиную. Там она усадила Николая на диван и приложила полотенце к его затылку.

– Держите. Сейчас полегчает.

Она оторвала руку от полотенца, и тут он заметил, уже во второй раз за несколько месяцев их общения, широкий шрам на ее правой руке, не с тыльной стороны, а с внешней. Чуть выше виднелся еще один, поменьше по длине, но намного глубже, чем первый. Василиса заметила его взгляд и поспешила закрыть шрамы рукавом жакета. Краснов понял, что она все время скрывала от него этот шрам, не хотела показывать. Очевидно, что это не были следы попытки самоубийства, это были зарубцевавшиеся раны от насилия. Кто-то очень давно, судя по состоянию шрама, нанес ей сильный удар, возможно даже, ножом.

Василиса растерянно, как-то беспомощно смотрела на него. Она случайно выдала свою тайну. Ей было неприятно, что эта завеса приоткрылась, и Николай стал свидетелем того, что не предназначалось для его глаз.

– Вот… Упала с велосипеда в детстве…

– Ничего не нужно объяснять… – тихо сказал Николай.

Василиса покраснела, опустила глаза.

– Скажите, Василиса, значит, первый муж вашей мамы попал в колонию?

Василиса вся вспыхнула. Казалось, она сильно испугалась этого вопроса. Но, по всей видимости, она была рада, что Николай отвлекся от шрамов на ее руке и перешел к другой, хотя не менее неприятной теме из прошлого.

– Да, – ответила она. – Он провел несколько лет в колонии.

– За что?

– На него написали анонимный донос. Обвинили в критике властей, советского строя, даже в хранении валюты.

– Валюты?

– Да. Американских долларов, кажется…

– А известно, кто написал на него анонимку?

Краснов пристально смотрел на нее. Она опустила глаза и молчала.

– Василиса…

– Конечно, известно! – сказала она с отчаянием в голосе. – Все считают, что отец написал! Зачем вы спрашиваете? Вы же и так это выяснили! Догадались обо всем!

– Простите…

– Да что уж там теперь…

– Зачем же он это сделал? Ведь, как я теперь понимаю, Андрей – это тот самый друг, на которого намекают его недоброжелатели. Тот самый, о котором писали в 90-е в газетах в связи с так называемым разоблачением вашего отца?

– Сделал? А что, вы действительно верите, что он мог это сделать?

– Так это не он?

Василиса смотрела на него с укором.

– Не знаю, – сказала она наконец. – Я ничего об этом не знаю, кроме того, что он попросту не мог этого сделать.

– Почему не мог?

– Почему?.. Да потому что Андрей был его другом… Даже больше чем другом. Их что-то связывало. Сильнее родственных уз даже. Что именно? Я не знаю. Не спрашивайте меня об этом. Но он не мог. Я всегда это понимала.

– Они с вашим отцом учились вместе?

– Да. С пятого класса, кажется. Потом и на филологический факультет вместе поступили. А потом и маму встретили на какой-то вечеринке. С тех пор их дружбе настал конец. Мама выбрала Андрея. Отец не находил себе места. Ревновал. Даже непонятно, кого и к кому. То ли маму к Андрею, то наоборот. Это было помешательство… Понимаете? Сумасшествие… Которое пустило всю его жизнь под откос. Если бы он не стал писать свои романы и копаться в человеческой психологии, думаю, он попросту спился бы… или завершил свои дни еще каким-нибудь не очень благопристойным образом…

– А как узнали про донос? И откуда это пошло, что именно он его написал? – спросил Николай, все крепче прижимая прохладное полотенце к ссадине на голове.

– В 1984 году пришло анонимное письмо, в котором кто-то обо всем написал маме. – Сказала Василиса. – После этого, собственно, мы и переехали в квартиру ее матери, моей бабушки на канал Грибоедова.

– А Андрей не давал о себе знать?

– Он написал отцу… Рассказал о своей жизни. Вроде бы простил его. Он узнал, что отец написал на него. Кто-то и ему обо всем рассказал…

– Ваша мама?

– Нет. Думаю, тот же человек, который прислал письмо маме.

– Возможно… А маме Андрей писал? Пытался связаться с ней?

– Нет. Никогда.

– А отец признавался в том, что он написал донос?

– Нет. Хотя и не отрицал…

– Интересно…

– Да. Он не оправдывался. Не говорил ни слова в свою защиту. Он словно был рад тому, что все в его кругу считали его доносчиком на собственного друга… Что отвернулись от него в 1990-е… Доказательств не